чья нежная привязанность была бы с ней неизменно.
Ах! боже мой! Сколько мне еще надо Вам сказать! Но я жду Кристину и ее лошадей. И отправляюсь на мою гору478, откуда, быть может, прокричу Вам, как вчера, еще одну великую истину:
Дражайшая княгиня, я Вас обожаю.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.] 479
Хочется не расставаться с моим сердечным бульоном, хотя, боюсь, Вы им пресыщены, подсматривать в замочную скважину и перестать этим заниматься. Если, протерев глаза, потянувшись, справившись о том, который час, и побранив Вашу милую француженку480, Вы небрежно берете мое бедное письмецо, со свойственной Вам грацией держите его в руках, читая с конца или просто бездумно пробегая глазами, я хотел бы знать об этом. Дозволяю Вам немедля дать мне ответ на сей счет.
Я тут же откажусь от сих любовных излишеств, каковые стоят мне дороже, чем бессарабские канонады и молдавские оркестры481.
Пусть Вас утешит то, что у Вас нет ко мне любви. У Вас ее не будет ни к кому, ибо Вы не способны понять ту радость, что я испытал вчера и испытаю нынче, пробыв с Вами, не считая четвертьчасового перерыва, четырнадцать часов. «Ах! Боже мой, – говорят две мои принцессы, вольнодумицы в любви. – Не следует долго видеть своего воздыхателя. Это плохой ход в игре». Так, слегка обуздывая свое сердце, оставаясь милыми, произнося столь смелые фразы, становятся неисцелимыми еретичками.
Из сих четырнадцати часов Вы ни на минуту не уступили в любезности Вашим старицам старого режима и красоткам нового, и каждое Ваше слово делало Вас еще прекрасней. Держу пари, что Вы не столь соблазнительны, когда хотите нравиться. Вы знаете, что я против того, чтобы Вы были матерью. Потому нынче не надо материнских забот. Нынче воскресенье. Пусть хорошенькая головка Катиш отдохнет. Так она сможет заметить, что моя голова работает и что я не такой уж пустой забавник, прочитайте ей мое письмо и мой упрек.
Я не обхаживаю женщин на немецкий манер, пачкая туфли моей возлюбленной, вешаясь ей на шею и марая грязью ее чулки. Я проделываю сие только с офицерскими женами. Но если мое колено, рука или плечо случайно касаются Ваших, Вы тут же впадаете в гнев.
Вы воистину невыносимы. Но нечто, чуждое разуму, треклятое влечение привязывает меня к Вам. Я спешу предаться на его волю, ибо Ваша столь великодушная любезность или Ваше кокетство, даже неумышленное, не рассчитанное на датчан и остготов, станут лоханями воды на мою жаровню.
Что ж, покамест будем пить воды Эгры. Будем прогуливаться, писать друг другу письма, хотя я не люблю ни того, ни другого: и продолжим попытки. Вы заметили, как я был почтителен вчера в охотничьем домике? Я могу выступить в любом жанре. Впрочем, одному Богу ведомо, в какое состояние Ваш небесный лик и Ваше неотразимое очарование повергают меня с утра до вечера и с вечера до утра, когда я, к несчастью, думаю о Вас.
Я отнюдь не против потерять сердце. После Вас оно