у него.
Он снял с сына шапку, потрепал его по волосам. От неожиданности встречи у Федора не было никаких, даже ласковых слов, и он только и смог предложить:
– Давай закурим?
Не дожидаясь, пока Сергей откроет свой кисет, он взял с каменка печки тряпку с рассыпанным на ней табаком, подал сыну и стал своими негнущимися пальцами скручивать себе козью ножку. Сергей свернул себе и, глядя на отчего-то неумелые в этот момент действия отца, предложил:
– Я тебе сейчас сделаю цигарку.
Но Федор махнул рукой и уже взял в зубы прямолинейно скрученную самокрутку и, наклонившись к печи, где еще тлели уголья антрацита, прикурил. То же сделал Сергей. Теперь можно было и говорить. Но слова при первой встрече почему-то не вырывались из горла. Хлопнула дверь, и в кухню вбежал старший брат Петр.
– Здравствуй, брат! – он обнял Сергея. – Наконец-то тебя дождались.
– Здравствуй, брат! – ответил, также обнимая его, Сергей.
Зашла в дом мать, а следом Антонина.
– Добрый вечер! – тихо произнесла она и присела на скамейку, на которой стояли ведра с водой.
Мать засуетилась, достала кастрюлю, стоявшую у порога, и стала расставлять посуду на столе. Антонина встала со скамейки и стала помогать матери.
– Ты, наверное, исты хочешь? – не обращаясь ни к кому конкретно, заботливо проговорила мать. – Я зараз зроблю.
Мать у Сергея была украинкой, и дома говорили на двух языках. Мужчины сидели и молча курили, вопросов к друг другу было много, но от неожиданности прибытия третьего брата и волнения никто не решался заговорить первым. Наконец отец спросил:
– Сергунь, расскажь. Где был, что видел? – он глубоко затянулся самокруткой. – Как был ранен? Не молчи.
– Везде был, – как-то устало ответил Сергей. – Много видел. Он задумчиво замолчал. – Везде одинаково! – продолжил он. – Война всем надоела… хуже горькой редьки. Всюду люди страдают. Вон, дожились, жрать уже нечего. И кто голодает? Простой люд. Кого гонят на фронт? Нашего брата – рабочего, а еще больше – крестьянина. Селянин разоряется, рабочий получает паек, а по городам ходют умытые, чистенькие барышни с такими же откормленными на убой мужикам. На митингах кричат о патриотизме, готовности сдохнуть за родину, а самих на фронт не выгонишь.
– Ну, ты, сынок, не прав. Говорят, на фронте полное равноправие. Офицеры челомкуются с солдатами.
– Было и такое. Керенский отменил, взамен ввел смертную казнь. Помню, выстроили нас, и генерал говорит: мы, мол, братья с солдатами. А сам морду в сторону воротит. Противно ему от того, что мы с ним братья. Правда, генерал храбрый был, в атаку с нами ходил. Немецкие офицеры не ходют в атаку. Сидят в блиндажах. А наши генералы и офицеры с нами шли под пулемет. А против него идти страшно – всех вырубит. А наши генералы шли с нами… действительно – как братья. Но так было только во время атак. Генерал, когда отменили высокоблагородие и ввели только «господин» офицер, целовал переднюю шеренгу солдат, а некоторым, кто награжден