из ванной, придал ей бодрости – Китаец не ушел, как в прошлый раз, неслышно закрыв за собой дверь. Она даже не знала, поцеловал он ее тогда перед уходом или нет. Может быть, просто посмотрел на нее с выражением сдержанной нежности на своем гладком смуглом лице. Такие односторонние прощания, как, впрочем, и неожиданные появления из туманности того, что она готова уже была принять за вечную разлуку, были его хобби.
Анна открыла глаза и, сев в постели, потянулась. Квартира отапливалась плохо. Иной раз, когда на улице стоял мороз градусов пятнадцать-двадцать, приходилось напяливать на себя не только теплую пижаму, но и джемпер. Она медленно встала и прошла в ванную.
Китаец брился. Его мускулистое гибкое тело, память о котором отзывалась в Анне болью и наслаждением, было скрыто под толстым махровым халатом. Этот халат, пена для бритья, бритва и зубная щетка были единственными вещами, которыми он соизволил указать на более-менее постоянный характер их отношений. Анна знала, что он встречается с другими женщинами, по-своему это ее даже волновало. В ее воображении, которое было таким же чутким и отзывчивым, как и ее тело, любовные перипетии, переживаемые Китайцем на стороне, составляли неотъемлемую часть того загадочно-романтического ореола, которым была овеяна его личность, наряду с его китайским детством, мятежной юностью и нынешними детективными историями, которые самым жестоким образом сказывались на их и без того шатких, полных томления и тревоги отношениях.
Увидев Анну в зеркале, Китаец не мог ей улыбнуться – его лицо под бреющей рукой было напряжено, как натянутый на подрамник холст. Но Анна все-таки заметила тонкие морщинки, заскользившие к вискам от уголков его немного раскосых глаз. Смыв пену, он несколько раз ополоснул лицо водой и только потом повернулся к ней.
– Я думала, ты уже ушел, – с виноватой улыбкой сказала она.
Она усвоила эту улыбку, как и многое другое, без чего их отношения потеряли бы всякий смысл. По крайней мере, ей так казалось. Она всегда чувствовала себя не в своей тарелке, когда инстинкт любящей женщины, более всего на свете желающей удержать любимого возле себя, прорывался в неосторожное слово. В силовом поле их отношений частенько даже самая банальная и шутливая реплика звучала как намек на досадную неуловимость Китайца.
– Ты же видишь, что нет, – потрепал ее по щеке Китаец, – хотя собираюсь.
Он помазал лицо ее кремом с равнодушием человека, привыкшего довольствоваться тем, что подвернется под руку, похлопал себя по щекам, взял с полки часы и прошмыгнул в коридор.
Квартира у Анны была однокомнатная. Тесная сама по себе, она еще к тому же была загромождена полотнами, красками, кистями, эскизами, гипсовыми головами и прочим богемным хламом. Китайцу это нравилось, иногда он даже позировал. И как раз в те тягучие, как растопленная смола, часы, когда он бился над какой-нибудь мысленной задачей, анализируя факты и мотивы возможных участников преступления, расследованием которого занималось его агентство, Анна имела в его лице покорную и терпеливую модель.
Собственно,