образцов поступает из моргов ближайших офисов судебно-медицинской экспертизы, куда привозят тела тех, кто погиб при невыясненных или подозрительных обстоятельствах. Так что в нагрузку к мозгу тех, кто совершил суицид, мы часто получаем мозг тех, кто стал жертвами убийц, и тех, чья смерть окружена тайной.
Каждое утро лаборанты Банка мозга первым делом обзванивают ближайших к нам судебных медиков и спрашивают, нет ли у них подходящих под наши критерии образцов.
Действовать нужно быстро. Если человек умер больше трех дней назад, мы не сможем использовать его мозг. Он должен попасть к нам до того, как ткани начнут разлагаться и произойдет распад молекул РНК и ДНК – это сделает образец непригодным для молекулярных исследований.
Сотрудники морга рассказывают нашим лаборантам о телах, поступивших к ним за последние сутки. Как правило, информации немного: молодой мужчина, умерший от передозировки героина; женщина средних лет скончалась от сердечного приступа; девочка-подросток повесилась. Вот и всё, что нам может быть известно об этих людях.
Собрав данные, лаборанты приходят ко мне, и мы вместе начинаем сокращать список. Нужен ли нам умерший от передозировки? Или этот пожилой мужчина, который, по словам жены, был алкоголиком? А вот человек, погибший в автокатастрофе. Нет никаких упоминаний о том, что он страдал психическим расстройством, так что, возможно, его мозг получится использовать как контрольный. Но в результате аварии он мог получить черепно-мозговую травму. Подойдет ли он нам в этом случае?
Если есть хоть малейшая вероятность того, что мозг будет нам полезен, я говорю «да». Мы охотимся за очень редкими, драгоценными экземплярами, и их всегда не хватает.
Определив список потенциальных доноров, лаборанты обзванивают ближайших родственников покойных и спрашивают, согласны ли те предоставить мозг своих близких для медицинских исследований.
На первый взгляд, вопрос проще некуда. Но всего пару часов назад эти люди были живы. А теперь их больше нет, и мы просим убитых горем родителей, супругов или детей отдать нам ту часть их родных, которая составляла саму их сущность. Неудивительно, что только около трети из них соглашаются пожертвовать мозг их родственника, который подошел бы для нашего исследования.
Когда мозг поступает в хранилище, ему присваивают номер, чтобы соблюсти конфиденциальность. И только после этого мы наконец приступаем к работе. Теперь можно вскрыть мозг и изучить его изнутри, пытаясь лучше понять природу психических заболеваний.
И именно среди этих мозгов – нарезанных и замороженных, в этой кашице надежды и оптимизма и веры в то, что однажды они откроют свои секреты, – именно здесь я делаю свою работу.
Мозги – дело кровавое. Я работаю с ними более тридцати лет, а начинала с крысиных – маленьких, размером с грецкий орех. В них все относительно просто: нет сложных складок и впадин (их еще называют извилинами и бороздами),