же не сворачивать; направо своротил, как было сказано.
– И у сосны сворачивал?
– И у сосны своротил, – отвечал работник. – На ней еще ясак нарублен, должно быть, бортевое дерево было. Тут только вот одного не вышло против того, что сказывали ребята в Белкине.
– А что говорили ребята? – спросил Патап Максимыч.
– Да сказывали: будет маленький долок, и как-де переедешь долок, сосна будет с обеих сторон отесанная, а тут и Керженец.
– Ну? – Долок-от был, еще мы вывалились тут, а тесаной сосны не видать, я смотрел, смотрел ее, нет сосны, гляжу, ан на Керженец выехали.
– Стало быть, тут мы и спутались, – закричал, разгорячась Патап Максимыч. – Чтоб тебе высохнуть, дурьи твои глаза! Зачем тесану сосну прозевал?
– Да не было ее, Патап Максимыч, – отвечал оторопевший работник. – Не родить же ее мне, коли нет.
– Да ведь тебе белкински ребята говорили: держи на сосну. Для че не держал? – кричал Патап Максимыч.
– Да где ж мне ее взять, сосну-то? Ведь не спрятал я ее. Что ж мне делать, коли нет ее, – жалобно голосил работник. – Разве я тому делу причинен. Дорога одна была, ни единого сворота.
– Да сосна-то где? Сосна-то? – закричал Патап Максимыч, хватив увесистым кулаком работника по загорбку.
– Может статься, срубили, – пропищал, нагнувшись на передок, работник.
– Срубили! Коему лешему порчену сосну рубить, коль здорового леса видимо-невидимо! – орал Патап Максимыч. – Стой, чертова образина!
Работник остановил лошадей. Понурив головы, они тяжело дышали, пар так и валил с них. Патап Максимыч вылез из своих саней и подошел к задним, где сидел Стуколов. Молчаливый Дюков, уткнув голову в широкий лисий малахай, спал мертвым сном.
– Так и есть, заблудились, – сказал Патап Максимыч паломнику. – Что тут станешь делать?
– Да сам-то ты езжал ли прежде по этим дорогам? – спросил его Стуколов.
– Сроду впервые, – отвечал Патап Максимыч.
– И работники не езжали? – спросил Стуколов.
– Како езжать? – отозвался Патап Максимыч. – Кого сюда леший понесет? Ведь это, сам ты видишь, что такое: выехали – еще не брезжилось, а гляди-ка, уж смеркаться зачинает. Где мы, куда заехали, сам леший не разберет… Беда, просто беда… Ах, чтобы всех вас прорвало! – ругался Патап Максимыч. – И понесло же меня с тобой: тут прежде смерти живот положишь!
– В сибирских тайгах то ли бывает, – отозвался паломник. – По неделям плутают, случается, что и голодной смертью помирают…
– Голодом помереть не помрем, пирогов да всякой всячины у нас, пожалуй, на неделю хватит, – спокойно отвечал Патап Максимыч. – И лошадям корму взято довольно. А заночевать в лесу придется… Хоть бы зимница какая попалась… Ночью-то волки набегут: теперь им голодно. Пора же такая, что волки стаями рыщут. Завтра ихний день: звериный царь именинник[31].
– Бог милостив, – промолвил паломник. – И не из таких напастей Господь людей выносит… Не суетись, Патап Максимыч, – надо дело ладом делать. Сам я глядел на дорогу: тропа