журнала Engineering, которые считали бойкот английской королевы глупым и очень вредным для бизнеса, не сомневались, что французы устроят «национальную выставку, какой мир никогда не видел… и которая продлится еще долго после того, как утихнут слухи о войне и прекратится шум политиков, чиновников, агитаторов и коммунаров».
Хотя Соединенные Штаты медлили с официальным признанием, американские комитеты, компании и художники, охваченные шовинизмом и рвением к конкуренции, уже усердно придумывали способы затмить французов и всех остальных на ярмарке. Соединенные Штаты стали удивительно богатыми после Гражданской войны, и благодаря своим технологиям, промышленности и сельскому хозяйству, изменившим мировую экономику, их граждане чувствовали, что имеют право на более заметное место на мировой арене.
Франко-американские отношения долгое время были полны восхищения, зависти и единомыслия. Марк Твен уловил этот рыцарский дух, когда сказал:
«Во Франции нет ни зимы, ни лета, ни морали. Если не считать этих недостатков, это прекрасная страна».
Всемирная выставка стала лишь поводом для разжигания давнего соперничества между двумя братскими республиками мира, позолоченным полем битвы для Франции и Америки, чтобы бороться за превосходство и почести.
Томас Эдисон, безусловно, намеревался на этот раз произвести большой фурор, сделав свой новый улучшенный фонограф центром большой и сложной выставки на Парижской ярмарке. В конце июля 1888 года, когда Фрэнсис Аптон, президент компании Edison Lamp Company, получил официальное сообщение о предстоящей Всемирной выставке, он немедленно посоветовал Эдисону:
«Я думаю, что вам следует продемонстрировать, в частности, ваш громкоговорящий телефон и фонограф и показать их в действии, затем продемонстрировать другие ваши изобретения».
И вот всего через десять месяцев образованные и амбициозные мужчины и женщины современного мира соберутся на бульварах Парижа, чтобы стать участниками этого представления, Всемирной выставки, разыгрывая все страсти, амбиции, соперничество, веселье и удовольствия прекрасной эпохи Франции и Америки золотого века.
Гюстав Эйфель
В середине марта 1888 года Гюстав Эйфель стоял среди лесов своей частично построенной башни, направляя правильное расположение ее четырех решетчатых опор. О чем думал этот в высшей степени уверенный в себе инженер на своем холодном кованом насесте высоко над Парижем? Возможно, он просто наслаждался свежим бризом и «великолепной панорамой», чистое удовольствие быть так высоко и любоваться тем, что он любил:
«этот великий город с его бесчисленными памятниками. Его проспекты, его башни и купола; Сена, которая вьется по нему, как длинная стальная лента; дальше зеленый круг холмов, окружающих Париж; и за ними снова широкий горизонт».
Конечно, Эйфель думал о том, как обеспечить совершенство платформы первого этажа башни. Поскольку если бы она имела