гитарным аккордам подключился низкий, рокочущий бас, потом сухо вступили ударные. Руслан затянулся сигаретой и закрыл глаза, наслаждаясь то ли вкусом табачного дыма, то ли песней. Серега Холодный рассказывал ему про вокзал… про пустынный зал… про то, как лег в вагоне к стене лицом и стал вспоминать мать с отцом – «под стук колес, впервые в жизни протрезвев до слез…»
А что потом? – мысленно спросил Руслан. И услышал:
От полустанка шагал пешком
То лесом, то лужком, то бережком.
В душе
Я дома был уже.
Но у калитки теперь стою
И проклинать судьбу не устаю.
Свой дом
Я узнаю с трудом.
По мере того, как в голосе певца все отчетливее звучали надрыв, боль и отчаяние, друзья Руслана притихли, обратившись в слух. Даже Баркас, потянувшийся к банке с пивом, решил вскрыть ее позже. Он был чужд поэзии, но где-то глубоко внутри него мерцала искорка, которая запросто могла оказаться душой.
Ну а дом, о котором шла речь в песне, был «глух, нем и слеп», он стал неживой «уже не дом, а склеп», и герой приближался к крыльцу, как к мертвецу. И тут Серега Холодный взял на октаву выше, срываясь на фальцет, такой же пронзительный, как вскрики и стоны соло-гитары.
Кровавя пальцы, выдираю гвозди…
«Добро пожаловать, сыночек, в гости.
Ты не писал нам столько долгих-долгих лет.
А мы все ждали-ждали, не дождались,
А нам бы подождать еще хоть малость…
Сил не осталось, извини, нас нет».
Все как во сне. Усталость.
Инструменты заиграли тише, голос Холодного вновь попытался зазвучать равнодушно, отстраненно, хотя это у него получалось плохо.
Сковало сердце точно льдом.
Кому теперь он нужен, мертвый дом?
Все в нем
Гори теперь огнем!
Мне бы заплакать, только слез-то нет.
Отец и мать сквозь дым глядят мне вслед.
Они
Кричат мне «извини».
Песня оборвалась так неожиданно, что некоторое время в «Ситроене» царило неловкое молчание. Потом снова раздалось шуршание бумажек. Руслан радио выключил, чтобы облегчить процесс подсчета денег.
– Ну? – спросил он, не оборачиваясь, когда ждать надоело. – Закончил?
– Пока закончил, чуть не кончил, – хохотнул Головастик.
– Заколебал своими шуточками! – прикрикнул на него Баркас, на лбу которого блестели бисерины пота. – Сколько там?
Последовала интригующая пауза. Если бы Головастику вздумалось затянуть ее хоть на секунду дольше, он наверняка довел бы нетерпеливого Баркаса до белого каления, но ему хватило сообразительности не перегибать палку.
– Шесть штук баксами, – торжественно провозгласил он, – и примерно столько же нашими деньгами, по курсу.
– То есть, – мгновенно прикинул Баркас, – по четыре штуки на рыло выходит.
– Ага, – подтвердил Головастик и, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу восторг, завопил по-индейски: – Йахууууу!!!
– Тихо