след дыхания отличал незваных от морока.
* * *
Скотина в хлеву просилась уже с пол-лучины. Лорка глядела во двор, прикусив губу, и поглядывала на отца. Тот сидел на лавке прямой, как палка, посерев лицом. Дверь из кухни в сенцы была открыта настежь, а у двери во двор, в луже поросячьей болтушки, валялось на боку ведро. Лорка потерла ноющую руку. Тайком, под передником, и думала, что теперь вот пол мыть, а отец не со зла. Со страху.
– Не ходи пока. Тут сиди. Малого не пускай.
– А…
– Не ходи. – Тяжело встал и вышел, словно по пуду на каждой ноге нес.
Так тихо (голосящая скотина не в счет) в веске бывало только на тризну. Всем ведомо, что встречать жизнь положено во весь голос, а провожать – молча. С теми, кто ушел, только сердцем говорить – иных слов они не слышат. Только тишина эта была другой. Лорка поняла, едва закрылась за отцом дверь, пустив снаружи сырое утро. То была не тишина – страх, как тот, что смотрел из отцовских глаз, с его застывшего вмиг лица. И мнилось: так сейчас в каждой хате.
– Лорка… – позвал с печи братик, – мне во двор…
– Батюшка не велел выходить.
– Так во двор же… – Томаш поерзал и стал по-тихому сползать на полати смешно шевеля пальцами босых грязноватых ног; опять проказил в тазу с водой и не вымылся, как положено.
– Ведро в углу, коли неймется, – бросила Лорка и шмыгнула в комнату – там окна на улицу глядят.
Не успела приглядеться, как позади зашуршало.
– Ну? И чего там?
– А ничего! – И когда только подкрасться успел.
– А давай на торжок? – чернявая головенка подлезла под руку. – Небось, там и собрались. – Томаш едва на месте не скакал. Глаза его, большие и круглые, темные, как две вишни, кажется, стали еще круглее, а брови забрались чуть не на середину лба.
– А скотину кто кормить?.. – неуверенно начала девушка, ее желание узнать, что происходит, было никак не меньше братниного, только Томашу семь, а ей почти восемнадцать…
– А мы быстренько, – зачем-то звучно зашептал братик. – Задами прошмыгнем. Я там, в плетне, лаз знаю. Бурьян – во! – Руки махнули над макушкой. – За хлевом стежка, собаки натоптали к свальнику торжковому, ну, где калина, там еще, как снег сошел, лису дохлую нашли, думали, бешеная… Идем, а?
– Вот же балабол! – это уже в спину, потому как Томаш тот час припустил к двери, а Лорка – за ним. Глаз, да глаз, за этим пострелом нужен, верно же?
Томаш стремглав промчался по двору и, обогнув огород, скрылся за хлевом. Когда Лорка нагнала брата, тот уже приплясывал по ту сторону плетня. Девушка пролезла следом, а выпрямившись, застыла – шагах в двадцати, на дороге, за которой начиналось поле, неподвижно стояла серая, как туман, лошадь, высокая и тонконогая. Восседающий на ней всадник тоже был недвижим. Стальной нагрудник и наручи, украшенные узором вьющихся шипастых лоз, блестели от росы. Из-за плеча выглядывала крестовина меча. Из-под шлема, похожего на хохлатую птичью голову, только без клюва, струилась, стекала, лилась замысловатого плетения коса цвета бледного золота. Лицо всадника скрывала