Во-первых, бросается в глаза реплика Давида Бур люка, одного из самых деятельных инициаторов появления сборника «Пощёчина общественному вкусу»: почему непременно пощёчины и драки? Напомним, что диспут происходит в январе 1912 г., а «Пощёчина…» появится в декабре, и этот незначительный штрих всё же подчёркивает стремительность мировоззренческой эволюции лидеров авангардного движения. Примечательно и то, что Зданевич в этой полемике выступает куда более радикально, чем остальные участники диспута, и своей риторикой заметно повышает накал всей дискуссии (ещё вполне толерантной и академической по общему настрою).
Главное же – то, с какой непринуждённостью и беззастенчивостью Зданевич присваивает самые броские, самые знаковые постулаты Маринетти (вплоть до упоминания Джоконды и, конечно, тезиса о «ревущем автомобиле, который прекрасней Ники Самофракийской» из Первого манифеста футуризма), – что опять-таки органично увязывается и с молодостью самого оратора, и с самим периодом «юности» футуристического движения. В этом была какая-то искренняя страстность и, можно было бы повторить, неподдельное мальчишество, подкупающая ребячливая задиристость, – кстати, последний пассаж газетной статьи как раз свидетельствует о том, что даже очень неблагосклонно настроенные критики поддались её обаянию: «Это не шарлатаны, и, пожалуй, не сумасшедшие. Это бескорыстные фанатики-энтузиасты, хватившие далеко за всякие пределы здравого смысла в своих исканиях. <…> Они – сама искренность, пусть безумная, но всё же искренность, и уж за одно это спасибо им»[8].
Становление Зданевича начинается с безоговорочного восприятия лозунгов Маринетти, его терминологии, его стремления к эпатажу, его пафоса, – восприятия почти некритичного. В этот момент Зданевич действительно являет собой хрестоматийный тип футуриста – в тогдашней российской художественной жизни, кстати, ещё не столь распространённый. Более того, мало кто в Петербурге и Москве тех лет (не говоря уже о провинции) был способен с таким воодушевлением и жаром отстаивать идейные основы футуризма в их чистом виде. Зданевич, безусловно, выходит в первые ряды признанных новаторов благодаря своему подчёркнутому, декларативному радикализму, мальчишескому бунтарству и – это стоит подчеркнуть отдельно! – основательному знанию предмета.
В конце 1911 или начале 1912 г.[9] он создаёт поэму «Человечеству», исполненную чисто футуристического напора, экспрессивности, динамизма и уже не случайно написанную верлибром, который рассматривался футуристами «как символическое воплощение восстания против оков мёртвой социальной иерархии, как средство введения в литературу реальных ритмов и ощущений жизни»[10]. Интересно в этом произведении не только то, что «смелость, дерзость и бунт», которые Маринетти в своём манифесте называл «основными элементами нашей поэзии»[11], для Зданевича становятся костяком его поэтики:
«Хвала!
Зачинаю величайший бунт.
Древние мятежники служили земле, мы против