не привыкать, особенно после армейской службы. Не любил Чуб – как это заведено у некоторых умников – сомневаться в том, что он находится в правильное время и в правильном месте. А мысли о возможности каких-либо вероятностей и улучшений, касающихся его вялотекущей персоны, приходили к Чубу довольно редко и не очень настойчиво, бороться с ними не составляло никакого труда.
Порой, подгоняя яблоки в воде размеренными движениями деревянной лопаты, Чуб совершенно забывал о времени: вспоминал разные эпизоды из свого прошлого, размышлял о малозначащих сиюминутных пустяках или придумывал эротические приключения, которые ему хотелось бы, чтобы с ним произошли – и рабочие смены пролетали незаметно.
Дома обстояние дел не выходило из умеренного русла. Всё оставалось прежним: батя балдой груши околачивал, разве что иногда ковырялся в огороде и ходил на рыбалку, Мария с матерью хлопотали по хозяйству, а Чуб врастал в образ женатого человека, пускал в него корни – вглубь и вширь – подобно молодому дереву, неторопливо нащупывающему своей безбоязненной нижней частью плодородные слои почвы, а также камни, которые позволяют растению ощущать себя надёжно прикреплённым к поверхности планеты и не беспокоиться во время ураганов, землетрясений и прочих опасных катаклизмов.
Все члены семьи были настроены на долгую обыкновенную жизнь, какой желает для себя практически любой человек, если только он не вознамерился выпростаться далеко за рамки нормальности. И, хотя придурков сейчас на свете немало, однако он, Николай Чубарь, более привыкший, чтоб его звали Чубом, в сумме с молодой женой и ещё, слава богу, не докатившимися до полного маразма родителями ни о каких приключениях для себя мечтать не собирались, а существовали тихо, как полагается мыслящим организмам гордой казачьей национальности: не ввязывались в митинги и демонстрации, не участвовали в политических движениях и забастовках, и лишь изредка обсуждали телевизионные новости, да по вечерам, за ужином, высказывали друг другу недовольство экономикой, правительством и общим мироустройством. Впрочем, до рукоприкладства и психических выворотов, как в некоторых семьях, у них никогда не доходило.
С Марией Чуб держался сурово, как полагается главе семьи (предков не брал в расчёт, а заботился о будущем, в котором жена останется единственным весомым фактором в его подчинении). Кого-кого, а себя он вовсе не относил к категории мужей, способных нестись сломя голову через край света, дабы выполнить мельчайшее желание супруги, услужить ей и распахнуть двери для новых удовольствий или ещё каких-нибудь фантазий прихотливого женского разума. Разумеется, Машка не переставала мечтать о счастье, как все представительницы бабьего пола. Порой, взглянув на неё, Чуб в очередной раз понимал: снова-здорово – мечтает. Ему-то самому если и блазнились некоторые нежные материи, то уж во всяком случае он не стремился забуриваться глубоко в чувствительность и разное такое, не самообманывался, разводя умонепостижимые