Грудь его при вздохе поднялась, словно кузнечные мехи, наполненные огненным жаром. – Московское великое княжение тебе отец оставил (царствие небесное Василию Дмитриевичу), – боярин торжественно перекрестился, – и, стало быть, ты по праву на нем и стоишь! Все в твою пользу складывается, Василий Васильевич, ведь еще три года назад князь Юрий от московского стола отказался, а тебя признал старшим братом.
– Лукавил он, боярин! – в сердцах воскликнул Василий. – Чего ему тогда меня грамотой тревожить!
– Охо-хо! – Грудь боярина вновь заработала мехами. Пожалел бы он великого князя, приласкал бы медвежьей лапой, а вместо этого сказал: – Мне думается, в Орду тебе, батюшка, надо ехать, к хану Мухаммеду!
Василий с надеждой уставился на боярина. Может, что верное надумал? А Всеволжский продолжал доверительно:
– Отпиши письмо Юрию, что по весне хотел бы ехать с ним в Орду. Как решит хан, так тому и быть. А мы меж тем что-нибудь придумаем. Даст Бог, так московский стол за тобой останется. Я еще с мурзами знатными переговорю. Есть у меня в друзьях татары добрые, которые в обиду не дадут.
– Чем же я тебе обязан буду, если на московском столе останусь? – спросил Василий, понимая, что неспроста печется Всеволжский.
Боярин в раздумье помедлил, а потом отвечал:
– Все ты, батюшка, торопишься, сторонишься меня. Мой дом объезжаешь. Заехал бы как-нибудь, навестил меня. Хоромы мои посмотрел бы, а там и поговорим.
Великий князь пришел к Ивану Дмитриевичу после обедни, приехал во двор Всеволжского без обычного сопровождения: не было ни бояр, ни челяди, только Прошка Пришелец да холоп дворовый для посылок.
Боярин Всеволжский жил в Китай-городе, и хоромины его, строенные в три клети, стояли на берегу речки Неглинной, подавляя своим размахом и великолепием тесные избенки ремесленников. Жил Иван Дмитриевич отдельно от прочих бояр, которые норовили селиться ближе к великокняжескому двору и обязательно в Кремле. Не выносил его своевольный характер зависимости от московского князя. И если Москва принадлежала великому князю, то эту часть Китай-города Иван Дмитриевич не без оснований считал своей вотчиной. Даже купцы здесь кланялись ему ниже, чем самому Василию Васильевичу, называли его ласково «благодетелем» или «батюшка наш».
Великого князя встречали хлебосольно. Сама хозяюшка – красавица Юлия – вышла с хлебом-солью. Отломил сдобный ломоть Василий, макнул его в соль, откусил малость и в дом прошел.
Терем у боярина был справный. И широкая лестница вела на красное крыльцо, откуда видны Неглинная и избенки мастеровых, разбросанные по снежному полю, словно кто-то нарочно рассыпал их нечаянно и забыл собрать. А по весне, когда солнце растопит лед и в полный рост взойдет трава-мурава, место это будет многолюдным. Девки придут сюда со всего посада, чтобы водить веселый хоровод, и голосистая песня закружит молодцам головы.
Великий князь прошел в сени. А боярин на челядь покрикивает, нагоняет страху:
– Свечи! Свечи запалите! Да чтобы все до одной горели! Я и пудовую свечу для такого