его слуху, невероятно обострившемуся от тишины, показалось, что по коридору кто-то бредет. Шлеп-шлеп – шаги, совсем не военные, домашние шаги.
Берия скатился с койки, побежал к двери. Стал стучать, никто не отозвался.
Он еще стучал. Кто-то подошел к двери и стал возиться с засовом.
– Вы кто? – спросил Лаврентий Павлович.
Тот человек не ответил. И снова стало страшно.
Казалось бы, сколько можно бояться? Разве может быть хуже?
Он отпрянул от двери и кинулся к койке – завернулся в одеяло и сообразил, как оно провоняло.
И тут он услышал, как скрипит засов.
Дверь чуть-чуть приоткрылась.
– Ох! – произнес кто-то.
В голосе было отвращение.
И дверь захлопнулась. А затем послышались уходящие шаги. Кто-то в тапочках или шлепанцах спешил прочь. Испугался.
Чего он испугался?
Своим испугом он снял страх с Лаврентия Павловича.
Берия вновь поднялся с койки, накинул на плечи одеяло и пошел к двери. Только бы тот, который убежал, не закрыл ее вновь на засов.
Нет, дверь – невероятно, но это случилось, – дверь легко поддалась.
За ней была такая же темень, как и внутри. Но совсем другой воздух, настолько другой, что показался отравленным. Берия даже отшатнулся обратно в застойную теплынь камеры. И вдруг понял, отчего сбежал его спаситель, – запах камеры был для него невыносимым.
«Интересно, сколько же прошло времени? Я, как Илья Муромец, тридцать три года сиднем просидел?»
Лаврентий Павлович провел рукой по лицу – бороды не было. Раньше брился каждый день, а порой, если важная встреча, то и вечером еще раз. А сейчас ничего, так, щетина незначительная... Значит, та же ночь.
Куда идти?
Наверное, следом за убежавшим спасителем.
И чего его принесло сюда?
А какое счастье, что принесло, – какая-то случайность, одна миллионная шанса. Но правы тибетские астрологи, правильно вычислили его гороскоп – ему еще жить и жить, он мужчина крепкий, даже одиночное заключение его не сломило.
Лаврентий Павлович пошел по темному коридору, придерживаясь рукой за стену, добрался до лестницы наверх, на четыре пролета. Он еле поднялся, такая одышка, видно, совсем отвыкли ходить мышцы ног. Но когда же будет свет?
А свет начался, когда он поднимался по четвертому пролету.
Он скудно лился из коридора.
Лаврентий Павлович увидел его и возрадовался, словно те самые цыгане, которых вывела из джунглей старуха Изергиль. Он вспомнил, как Горький читал эту сказочку по личной просьбе Хозяина, а тот качал головой и шевелил губами – знал наизусть.
Лаврентий Павлович шел все медленнее, как бы оттягивая момент встречи со светом. Это только в сказках дурачье несется к лампочке, как мотыльки.
Свет выбивался из-под обыкновенной двери, из узкой щели.
Лаврентий Павлович постоял, глядя на светлую полоску, потом открыл дверь.
За дверью была обыкновенная