обнаружил астронома Якобы Колечкина.
– И ты здесь?
– А куда ж мне?
– Неужто нравится плавать?
Якобы Колечкин заметно обиделся.
Тогда обиделся и ученый горец. Он почти силой подтащил известного профессора к Семену и бросил перед шконками.
– Чего он такой плешивый? – удивился Семен.
Обиженный профессор не понимал, к кому его притащили на этот раз, но жизнь подсказывала отнестись к новому человеку всяко положительно. Изо всех сил сдерживая поднимающуюся к горлу рвоту, он смирил себя и предупредительно ответил:
– Ну, плешивый. По возрасту живу.
– А почему ты якобы?
– А такая моя фамилия. Пишется через черточку. Якоби-Колечкин. Мой прадед построил первый в России морской электрический двигатель.
– Буржуй, наверное?
– Изобретатель.
– А чего ж мы до сих пор плаваем только на пароходах?
Якобы Колечкин пожал плечами. Вид у него был голодный, измученный. Он непрерывно оглядывался. Ему страшно не нравилось, что его почему-то отделили от серой, бесформенной, уже привычной толпы. Еще он боялся, что его может вырвать от качки и от голода. Как раз в этот момент наглый Шнырь, еще не совсем успевший оправиться от предыдущих побоев Семена, бросил на шконку новую вкусную посылочку дяди Кости.
Якобы Колечкин жадно уставился на сверток.
Пахло настоящим свиным салом, умело засоленным в рассоле с чесночком.
Было непонятно, откуда берут свои припасы урки. Из твиндека выйти никто не мог, в твиндек никто не спускался. При погрузке всем зекам устроили большой шмон. Тем не менее, урки постоянно имели хлеб и сало.
Глядя на астронома, Шнырь нагло ухмыльнулся.
Сделал он это зря, потому что с разбитым в кровь лицом тут же опрокинулся на рубчатый железный пол и, подвывая от ужаса и обиды, суетливо пополз на четвереньках в свой угол. Вслед полетела тряпица с салом и с хлебом. Хороша Маша, да не ваша! Жуйте, пока не подавитесь.
– Там же настоящее сало!
– А ты что, взял бы это сало?
– Конечно, – ответил бледный профессор.
– Даже если бы тебя за это сделали Машей?
– Конечно, – потерянно ответил японский шпион.
А несчастный Шнырь полз, марая пол кровью, и все ныл, ныл:
– Ой, больно… Ой, сукой буду… – (Не так уж больно было Шнырю, просто играл свою роль. Это всем на пользу. Пусть все видят, какая Маша нынче гордая, неприступная. Дяде Косте это понравится. Дядя Костя начнет ревновать к ученому горцу.) – Ой, дядя Костя, твоя Маша дерется…
– Почему ты не попросишь, чтобы тебя перевели в другой трюм? – дошло, наконец, до профессора.
– А кого просить?
– Стрелков, когда будут спускать баланду. Люк откроют, ты крикни стрелкам, что тебя убить собираются.
– Не поверят, браток, – покачал головой Семен.
И чтобы перевести неприятный разговор на другое, поощрительно усмехнулся:
– Вид у тебя, профессор,