и радоваться, – заговорила Соня не словами, но взглядом и всем существом своим.
– Завтра идет польский курьер с письмами, мне поручено достать эти письма, – сам не зная как, ответил Чагин.
– Нам начинать, – шепнула в это время просиявшая Соня, и, поняв сейчас же всю важность возложенного на ее кавалера поручения, она, гордясь им и собою, победоносно закинув хорошенькую головку, снова вошла рука об руку с ним в круг танцующих.
«Ну, что ж такое, что я сказал ей? – думал Чагин, выделывая свои па, – ну, что ж такое?.. Ведь она же никому не станет рассказывать… Конечно!.. И потом все так идет хорошо, что ничего не может и не должно быть дурно… Да, все хорошо… И хорошо, что я сказал ей».
И, взглянув на оживленное, с блестящими глазами, лицо любимой девушки, он окончательно убедился, что нельзя было, что слишком было жаль не поделиться с нею радостной вестью.
Неосторожность
Однако, едва кончили танцевать и Чагин оставил руку Сони, откланявшись ей и отойдя в сторону, как ему пришлось раскаяться в своей неосторожности.
– Вот как, князь? – услышал он за собой знакомый, неприятный голос. – Вы получаете серьезные поручения перехватывать польские бумаги?.. Поздравляю вас…
Чагин обернулся. Сзади него стоял бывший его сослуживец по армии, переведенный почти одновременно с ним, но в другой гвардейский полк, прапорщик Пирквиц.
Чагина точно холодной водой обдало.
– Только знайте, – продолжал Пирквиц, – когда получают такие поручения, о них не говорят на балу с дамами.
Чагин, побледневший в одно мгновение при первых словах Пирквица, почувствовал, как вдруг вся кровь словно прилила ему к голове.
– Так вы… так вы подслушали? – задыхаясь, едва выговорил он.
Этот Пирквиц давно, всегда, с тех пор как Чагин узнал его, был ему антипатичен. У них еще по прежнему месту служения были контры, и, видимо, Пирквиц не только не забыл этих старых счетов, но находил особенное теперь удовольствие видеть смущение, а может быть, и испуг Чагина, находившегося в данный момент в его руках.
– Я ничего не подслушал, – спокойно, но внушительно строго ответил Пирквиц, – вольно же вам было говорить так громко, что я, стоя сзади вас, все слышал… Пеняйте сами на себя…
На этот раз Пирквиц был прав и как бы наслаждался этой правотой, как человек, которому в редкость такое наслаждение.
Чагин чувствовал это, а вместе с тем и все свое бессилие загладить свою непростительную оплошность.
– Послушайте, – сказал он Пирквицу, – надеюсь, что вы хоть не будете рассказывать это дальше.
Тот пожал плечами.
– С какой же стати я буду хранить ваш секрет, когда вы сами не заботитесь о его сохранении?
«Ток, ток! – стучало, как молот, в голове Чагина. – Он мстит мне за прежнее… Боже мой, что я наделал, что я наделал!..»
И ему вспомнилось то время, когда Пирквиц так же вот стоял перед ним растерянный и ждал от него решения своей участи. Было такое время. Чагин тогда пощадил его, и с тех пор