вид музыки не следует исполнять в присутствии простого народа, который не способен оценить его изысканность и получить удовольствие от слушания. Мотет исполняется для образованных людей и вообще для тех, кто ищет изысканности в искусствах.
– Вы торопитесь?
Вера не сразу поняла, что таксист обращается к ней, а не к своему невидимому собеседнику, какие в изобилии водятся у каждого водителя. Почему-то именно таксисты особенно любят телефоны, рации и другие средства срочной связи. Одиноко им, видать, в машине. Однажды Веру вёз таксист, у которого были сразу три разные трубки, и он обращался с ними виртуозно и нежно, как с любовницами, а вот на дорогу поглядывал лишь время от времени. Дорога была – нелюбимая жена. Но этот, сегодняшний, говорил с Верой – и даже смотрел на неё через плечо с таким видом, будто собирался туда трижды сплюнуть.
Вера могла бы сказать правду – она не просто «не торопится», а вообще сомневается, стоит ли ехать к Евгении? Но вместо этого выдавила девчоночье «а что?».
– Да я заправиться не успел, вон уже лампочка горит. Вам встречать или сами улетаете?
Вера сглотнула комок, похожий на клочок кошачьей шерсти.
– Встречать, но я… не тороплюсь.
– Понятно, – сказал таксист. Ничего ему не было понятно кроме того, что тётка с приветом – что ж, зато он успеет заправиться.
На углу Шаумяна и Ясной встали в длинную очередь машин. Вера прикрыла глаза, изображала спящую.
Беременной, ей постоянно хотелось спать. Это было первое, что принесла с собой маленькая, тогда ещё невидимая и неизвестная Лара, – сон. Вера засыпала на лекциях, специально укладывала подбородок на карандаш, чтобы голова не падала – но всё равно дремала, особенно на лекциях по истории декоративно-прикладного искусства. Тётенька-лектор была тихая и напряжённая, как дворняга, которую много и подробно били. Крепко сжатые губы напоминали беременной Стениной лавровый лист – не цветом, но формой. Чувствовалось, что у лекторши большой опыт, что она много знает о декоративно-прикладном и сама, вполне возможно, лепит глиняные игрушки или чеканит по ночам. К несчастью, чеканить слова на лекциях она не могла совершенно. До беременности Вера порой мечтала о том, чтобы у таких людей имелась кнопка, усиливающая звук. Но теперь ей даже нравился тихий шелест декоративно-прикладной речи – как будто листья опадали с лавра, убаюкивая студентку Стенину.
Теперь она приходила в университет без прежней радости. Немногие мальчики, поступившие с нею вместе, волшебным образом растворились к третьему курсу. Девочек, которые учились лучше её, Вера избегала по причине самосохранения – не для того она изгнала мышь, чтобы та вернулась в новом обличье, – а девочки, учившиеся хуже, были глупы и раздражали. Чувство, которое привело Веру сюда после школы, ослабло – теперь она скорее додумывала картины, нежели ощущала их. Старый преподаватель с жёлтой сединой вышел на пенсию. Лара внутри просила то мороженого, то орешков, то подгорелых сухариков. И даже двери парадного входа в университет казались теперь слишком тяжёлыми, неподъёмными.
В