в прилизанных, гладких формулах, в тезисах, основанных на статистике, полученной с использованием грубых критериев, в однозначных правилах или надежных предсказаниях, построенных на якобы установленной истине. Можно сказать, что коммуникационное изобилие – это скромная возлюбленная. Немало секретов она предпочитает обходить молчанием.
Когда дело доходит до опирающейся на медиа коммуникации с другими, мы оказываемся в странном новом мире сбивающих с толку неизвестных, в насыщенном медиа универсуме, заваленном инструментами и методами коммуникации, чьи динамичные социальные и политические эффекты способны загипнотизировать нас, попросту погрузить в транс. Такие загадочные и неизвестные новшества не поддаются легкому декодированию как по эпистемологическим, так и по методологическим причинам. Факты коммуникационного изобилия не говорят сами за себя; они не раскрывают по собственной воле и без нашей помощи свои загадки. Вопреки мнению тех, что считает исследование политических коммуникаций эмпирической «наукой», обескураживающие новшества коммуникационного изобилия невозможно расшифровать за счет чисто «объективного» эмпирического исследования, т. е. при помощи отсылки к так называемым голым фактам и соответствующим массивам данных, которые служат последней инстанцией, определяющей, что мы знаем и чего не знаем о мире коммуникационного изобилия. Так называемые факты не могут спасти нас, направляя и выправляя наши идеи с расстояния. И дело не только в том, что существует слишком много «доступных» для сбора фактов, так что определенная избирательность (отбрасывание некоторых «фактов») неизбежна в любой попытке создать «объективное» знание о нашем насыщенном медиа мире (к этому известному заключению пришел Макс Вебер[27]). Проблема глу бже, поскольку «факты» – это всегда артефакты. То, как «факты» коммуникационного изобилия представляются нам и какое стратегическое и нормативное значение они имеют для нас, в значительной степени зависит от сочетания различных сил, в том числе языковых структур, посредством которых общающиеся люди понимают себя и выражают свои собственные ситуации, а аналитики коммуникационного изобилия и его сложной динамики структурируют свои исследовательские цели и методы. В эпоху «коммуникационного изобилия» «насыщенные» описания с множеством контекстуальных деталей, мотивов и действий акторов – необходимый компонент. Однако и насыщенные описания сами по себе являются артефактами. Они всегда неизбежно структурируются схемами теоретической интерпретации. Вывод таков: в попытках схватить и осмыслить сложную реальность точки зрения и позиции невозможно «отделить» от эмпирических методов. Статус подобных схем интерпретации не является вторичным или подчиненным. Это не барьеры для «адекватных» описаний «объективной реальности» и не излишняя роскошь. Скорее, они являются жизненно важными условиями осмысления