рождены на войне. Второй танкист в черной вязаной «менатеповской» шапочке. Я никак не придумаю, что у него спросить. Застопорило. Несу натуральную чушь:
– Какие чувства вы здесь испытываете?
У солдата дрожит подбородок, как будто его мама ругает. Но отвечает он вдруг по-взрослому. Скупо. Сдержано.
– Я вам не могу сказать, какие чувства мы здесь испытываем. – Солдат смотрит мне в глаза и почти минуту молчит. Я жду. Наконец он вздыхает. Тоже по-взрослому как-то. – Одно скажу, тяжело нам здесь.
Он отворачивается. И лицо его опять, как у обиженного ребенка. Которого наказали просто так, ни за что. Он вдруг справляется с эмоциями и поднимает на меня глаза.
– Да вы у командира спросите, он все расскажет.
Бог мой, этот мальчик-сержант здесь командир. Начинается стрельба, и беседы не получается. Жаль…
Что такое удачливый репортер? Говорун, проныра? Нет, удачливый репортер – это тот, кому везет на интересных людей. Нашел – все, работа твоя удалась. А танкистов этих… я их потом не встречал.
Вжимая головы в плечи, чавкаем сапогами по грязи территории комплекса. Глаза привычно шарят по окнам развалин, по дверным проемам. Не мелькнет ли где оптика, не шелохнется тень? Главное – первым заметить. Опередить, упасть, забиться в щель. Говорят, вот, по нам, мол, бьет снайпер. Снайпер не бьет. Он делает всего один выстрел: бац – и в яблочко. А стрелки-неумехи, они так… Ведут «беспокоящий огонь». Мой взгляд выхватывает из черно-коричневого коллажа лежащий в грязи ржавый прямоугольник. Приглядываюсь. Легковушка. Машина, раскатанная танками, как кусочек фольги. Интересно, сидели в ней люди, нет?
Снега нет. Он никак не выпадет по-настоящему. Так, крупа, лишь припудривающая пейзаж. Она час-два лежит на сгоревшей технике. На развалинах. На обгрызенных осколками неживых деревьях. На разбросанных всюду снарядных ящиках. На складированных у входа в бункер телах убитых солдат. К обеду крупа тает, и пейзаж возвращается к своим жутким тонам.
Из-за угла выезжает танк. Мчится в конец улицы. Туда, к дворцу. Справа из развалин в его сторону вылетает огненная болванка. Проскакивает перед ним, рикошетит о дорогу и улетает в развалины напротив. Я замираю! Танк благополучно доезжает до конца улицы и сворачивает. Проскочили. Опять сзади ревет движок. САУ! Механ сидит по-походному, голова в черном танковом шлеме торчит из люка. В углу рта бычок. Механ похож на лихого колхозного тракториста, выползающего на пашню.
А на площади перед мостом через Сунжу уже девять наших сгоревших машин.
Сзади чавкают сапоги. Четверо пехотинцев. Расхристанные, без бронежилетов. За спиной автоматы. Бедолаги… Вадик с Куком снимают. Мне жалко пехоту. Война – это ведь не только опасность. Справился, мол, со своими эмоциями, и порядок! Нееет… Заблуждение! Война – это адский труд. Есть подвиг шахтера. Есть рекорды спортсменов. Есть космический риск и напряжение на орбите. Созидание! А солдат? Разрушитель, убийца! Плоды труда не радуют его собственный глаз. Правда, здесь на этот счет особо не размышляют. Есть враг, и его надо уничтожать.
Как бы