в местах общественного пользования. Старик, по обыкновению, отмалчивался. Покончив с ним, донья Мерседес накинулась на служанку Роситу – жилец из одиннадцатой комнаты пожаловался сегодня, что у него уже вторую неделю не подметают пол. «А чего он ключ не оставляет, – угрюмо отвечала Росита, диковатая молодая индианка из Сантьяго-дель-Эстеро. – Пусть оставляет ключ, тогда буду убирать, а при нем я в его комнату не пойду…»
Беба встала, потягиваясь и зевая. Подняла шторку, включила маленький тарахтящий вентилятор, который давал больше шума, чем ветра. Ехать в город на свидание с Ларральде не хочется, сидеть весь вечер в душной комнате – еще хуже…
В дверь постучали.
– Можно к вам, сеньорита Монтеро? – И, не дожидаясь ответа, донья Мерседес вплыла в комнату.
Беба запахнула халатик, по привычке прикидывая в уме цифру своей задолженности хозяйке.
– Мне только сейчас сказали, что днем вам принесли письмо, – сказала та, вынув из кармана фартука узкий конверт со штампом городской почты.
– Мне? – удивилась Беба. – Спасибо, донья Мерседес…
– Не за что, сеньорита Монтеро. Прогуляться не пойдете? Вечер сегодня такой хороший…
– Да, я выйду, – рассеянно кивнула Беба, с недоумением глядя на незнакомый почерк на конверте. Мельком взглянув на часы, она увидела, что уже восемь. Пора одеваться, иначе она опоздает. Странно, от кого же это? «Сеньорите Э. Монтеро, улица Артигас 628, Линьерс». Она заметила, что в слове «senorita» нет черточки над «н» и получается «сенорита», – так обычно пишут европейцы. И вдруг ее молнией ударила догадка – Херардо!
Закусив губы, она разорвала плотный конверт и почти не удивилась, увидев внизу исписанного листка бумаги подпись – «Бюиссонье».
В соседней комнате сквозь негромкую музыку приглушенного приемника прорезался отрывистый писк сигналов точного времени – двадцать часов, тридцать минут, ноль секунд. Беба бросила в пепельницу окрашенный губной помадой окурок и, несколько раз качнувшись взад-вперед в скрипучей качалке, не глядя, протянула руку и взяла со стола развернутый лист письма.
«…Наверное, не нужно это писать, – в пятый раз перечитывала она кривые, словно скачущие строки, – но мне просто страшно сейчас от одиночества и от того, что во мне происходит. Согласившись на предложение этого Руффо, я потерял право уважать себя и как художника, и как человека. Оскорбив Вас, я потерял единственного друга, которого мог иметь в этой стране. Элен, я сделал это не потому, что думал о Вас дурно. Просто я был ненормальным – от алкоголя и от свалившегося на меня несчастья. Мне хочется, чтобы Вы в это поверили. Мне сейчас очень тяжело, так тяжело, как не бывало еще никогда. А я вообще легкой жизнью не избалован. Если бы Вы меня простили, мне, наверное, стало бы немного легче. А главное – поверьте, что мой дикий поступок вовсе не говорит о том, что я считаю Вас девушкой, с которой можно позволить себе подобные вещи. Простите, я пишу путано. Но Вы поймете, женщины всегда