бы вспомнить, что именно они успели наплести, пока я просиживал задницу в той серой мути…»
Это и была скамейка. Сосновая, и явно не из «Икеи» – выкрашена масляной краской в цвет, который принято уклончиво именовать «детской неожиданностью». Скамейка вместе ещё с тремя точно такими же стояла, образуя полукруг, перед печкой-голландкой – чугунная дверца топки распахнута настежь и слышно, как внутри гудит пламя. Значит – тяга отличная, да и дров тут не жалеют. Вон они, сложены аккуратной горкой на стареньком верёвочном коврике рядом с кочергой и железным, на длинной ручке, совком для золы. Других источников света в комнате нет – маленькие окна занавешены пёстрыми, в цветочек, тряпками, одинокая лампочка в жестяной тарелке под потолком не подаёт признаков жизни.
– Никит, знаешь, за что Онегин застрелил Ленского? – спросил кто-то справа. – За то, что держал тару!
Смех. Ребята и девчонки сидят на лавочках и радостно гыгыкают в ответ на бородатую шутку. Я обалдело смотрю на собственные руки: в одной большая, бутылка тёмно-зелёного стекла – «огнетушитель» ноль-семь литра, с рыжей этикеткой, на которой значится «Портвейн белый «Агдам». В другой – стакан. Гранёный. Край сколот, и надо быть осторожнее, если не хочешь порезать губу.
Стоп… какой ещё «Агдам»? В последний раз я пил эту бормотуху в самом начале девяностых, после чего она сразу и навсегда пропала с московских прилавков.
Словно во сне набулькиваю в стакан мутно-жёлтой жидкости примерно на две трети и пускаю вожделенную тару дальше, по кругу. Попутное наблюдение – руки не мои. То есть, мои, вон, даже рубец на тыльной стороне ладони, полученный классе в девятом на уроке труда на месте – и всё же не мои. Слишком молодые, слишком свежая кожа, слишком мало на ней шрамов, уже других, приобретённых за следующие лет тридцать с хвостиком…
«…за тридцать? Позвольте, а сейчас-то мне сколько? И кто эти люди, что сидят рядом, хлещут гадостное азербайджанское пойло и весело ржут над незатейливыми шутками, бородатыми, что твой дядька Черномор?..»
– Кто «Агдам» сегодня пил, тот девчатам будет мил! – объявляет под всеобщий смех сосед слева. Судя по горбатому монументальному носу и явственному акценту – сам уроженец солнечного Закавказья.
Да ведь я его знаю! Ну конечно: Рафик Данелян, с которым я пять лет кряду просидел в одной аудитории – сейчас ему на вид лет двадцать, не больше.
«…помнится, Рафик был на год старше. Значит, мне сейчас?..»
На этом сюрпризы не заканчиваются. Какое там! Напротив скалится во все тридцать два белоснежных зуба Далия. Она из Алжира, учится в Союзе, как и её соседка Матильда, гостья из солнечной из Болгарии. В сердце что-то ворохнулось и замерло – нет, не время, потом…
Рядом с девушками с комфортом устроился наш комсомольский вожак, секретарь комитета комсомола курса. В руках у него, конечно же, гитара, и он, кончено же, пытается всучить её соседу справа – тот упирается, поскольку руки заняты ещё одним «огнетушителем» и жестяной эмалированной кружкой. Впрочем, сопротивление долго не продлилось: хлебнув от души животворного напитка, но взял гитару