да. И вчера один был. Вот… отсыпаюсь. Меня из Самары прямо вертолетом на мой коттедж закинули.
– Это я все знаю. Мне Адамов сказал, что прошла информация – на тебя готовят какое-то там… покушение.
При слове «покушение» губы олигарха снова тронула кривая усмешка – на этот раз она напоминала ухмылку чеширского кота из Страны Чудес Льюиса Кэрролла.
– Да… что-то около того, – пролепетал Андрюша. Надо сказать, при виде всемогущего дядюшки-олигарха в его ноги и руки ящерицей заползалась и вольготно раскидывалась неприятная ватная слабость, и Андрюша Вишневский, мегастар российской эстрады, обладатель недурного личного состояния и княжеского титула, – Андрюша Вишневский чувствовал себя марионеткой, которую вертят могущественные холодные руки робости и страха.
– Мне Адамов сказал, – бросил Роман Арсеньевич. – Начальник моей службы безопасности. С твоим Романовым вроде Фирсов выехал на место концерта?
– Да…
– Фирсов человек компетентный. Разберется. Ну, ладно. Мне через минуту нужно созвониться с Нью-Йорком.
И Роман Арсеньевич, улыбнувшись окоченелой иронической улыбкой, исчез с экрана. Андрюша покрутился на заднице и с помощью вошедшего Бориса Борисовича Эйхмана принял вертикальное положение. Вслед за положением он принял стопку коньяка «Мартель», извлеченную Леной из открывшегося за отъехавшей настенной панели бара. После этого Аскольду полегчало. Он покрутил головой и стал похож на нервную обезьяну.
– Ну дядюшка, заботливый… – пробормотал он, – Адамов ему сказал. Папаше моему позвонить, что ли?
Со своим отцом, Львом Борисовичем Габриловичем, в свое время женатым вторым браком на младшей сестре Романа Вишневского, Андрей не общался. Особенно после смерти матери, трагически погибшей пять лет назад в автокатастрофе. Он даже не носил фамилии отца – Габрилович. Андрюше всегда хватало девичьей фамилии его матери – Вишневская.
Предложение Андрея позвонить отцу вызвало у Бориса Борисыча Эйхмана нервный смешок. Батюшка Аскольда был желчным и несносным финансистом, именующим друзей «корреспондентами», сильно смахивающим внешне на шефа Центробанка Геращенко, и никогда не выказывал особого желания общаться с эпатажным сынком. О последнем он никогда не говорил иначе, чем «этот чудак».
В случае плохого настроения у Льва Борисовича буква «Ч» в слове «чудак» заменялась на букву «М».
Знающий все это Эйхман хлопнул по плечу Андрюши и сказал назидательно и саркастично:
– Не пыли, князь Андрей. Твой чудесный папаша не стоит того, чтобы беспокоить…
– …и-ить, парразит… взял моду – от отца рррродного морррду воротить!!
С этими словами папаша Сережи Воронцова, носящий гордое имя Гришка Нищин, лихо загарцевал на унитазе. Сережа не знал, кой черт дернул его зайти домой, т. е. туда, где проживали его папаша и мамаша, обремененные тремя дочерьми, две из которых поменяли по нескольку сожителей, но с регулярностью и точностью, коей позавидовал бы иной бумеранг, возвращались