вражеской обороны, осуществлявшиеся соединениями, действующими глубокими оперативными эшелонами. На этой стадии вводился эшелон развития прорыва, состоящий из мобильных соединений, способных действовать на большую глубину. Ему предстояло развивать достигнутый прорывом успех, парализовавший военную систему противника. Вместо того чтобы тактическими средствами вырывать из системы один за другим элементы, которые быстро и легко можно заменить, предпочтительнее было уничтожить связь между элементами системы, то есть раздробить ее, разбить на отдельные фрагменты, изолировать составляющие ее элементы друг от друга и не уничтожить систему физически, а довести ее до паралича.
Этот подход к войне как к системе был порожден новой научной дисциплиной, настоящей «философией военного искусства», ставшей ключом к победе в современных войнах, при условии, что последовательность и разумность стратегии адекватна средствам: оперативное искусство[154]. Варфоломеев, первый начальник кафедры оперативного искусства и друг Триандафиллова, так определил три уровня войны: «Сражения являются средствами операции. Тактика – материал оперативного искусства. Операции – средства стратегии, а оперативное искусство – материал стратегии. Это суть трехчастной формулы [войны]». Свечин, изобретший термин «оперативное искусство», использует другой образ для выражения той же мысли: «Тактика делает шаги, из которых складывается оперативный скачок; стратегия же указует путь»[155].
Месяцы, проведенные в КУВНАС, бесконечные дискуссии с преподавателями и другими курсантами, серьезная атмосфера учебных аудиторий навсегда изменили Жукова. Он приобщился к оперативному искусству и понял его. Он впервые вышел за рамки тактики, которая могла остаться для него потолком. По его собственному признанию, и которая интересовала его: «Я усиленно занимался ею [тактической подготовкой] на протяжении всей моей 43-летней военной службы, от солдата до министра обороны»[156]. Конечно, он никогда не был теоретиком и не написал научных трудов по этой теме; лекции, прочитанные им в Берлине в 1945 и 1946 годах, не выдают в нем ни глубокого, ни оригинального военного мыслителя. Хотя занятия на курсах расширили его кругозор и увеличили багаж знаний, Жуков был и навсегда остался практиком. Если Александра Василевского, его свата, или Василия Соколовского, а еще больше Антонова – людей спокойных, с уравновешенным характером, всегда привлекала штабная работа и теоретические вопросы, Жуков больше всего любил гром пушек, запах пороха, вид мчащихся вперед танковых соединений, и при каждой представившейся возможности будет наслаждаться ими в 1943–1945 годах, в любую погоду останавливаясь на перекрестках вместе со своим генералом для особых поручений Минюком, начальником своей охраны Бедовым и с шофером Бучиным. По окончании курсов Жуков получил отличные оценки и аттестацию, в которой имелась такая фраза: «С