их холуями.
– Напишу мемуары: «Мой друг – Зевс». (Чокаются).
– А, иначе лакеи станут и Зевса учить величественным манерам.
– Не притворяйся, что тебе это все неприятно. Ты ведь с юности мечтал об этом.
– Кто не мечтал. И денег, и женщин, и любви, и славы, и благополучия, и приключений. И при всем еще счастья. (Хмыкает).
– Ну, вот ты все и имеешь. Прорвался. Со стальной ложкой.
– И уплатил цену нищеты и унижений.
– Червями ползут многие, а вот доползти, чтобы взлететь орлом… Пардон, молчу. Зато теперь ты испытал все.
– Привычки нищеты въедливы, уродуют. Приниженность, зависимость от имущих, крохоборство, зацикленность на деньгах – на грошах.
– Не ты ли проповедуешь полноту жизни? фарисей.
– Все одно – горе не мед. Его память обсахаривает.
– Тебя уже коллеги официально обсахарили, как марципан.
– Хочешь пососать? (Хохот). Они уже вылизали. Шайка идиотов. Когда-то мне хотелось купить вагон калош – чтоб эти наглые холуи носили их за мной в зубах.
– Так купи теперь. Понесут!
– Потом я научился не воспринимать их как людей. Шахматные фигурки. Самоходное удобрение для моей грядки.
– Все?
– Нет. Нескольких я действительно уважаю.
– Ты гнусный карьерист; хочу брать у тебя уроки.
– У пирога одна верхушка, а у каждого едока по ножу. Чтоб занять свое место, нужно многих поставить на их места.
– А помнишь, ты говорил: «Стану когда-нибудь отъявленным негодяем»?
– Обещано – сделано! (Хохот). Ребята, так охота быть добрым.
– Кто тебе не дает?
– Руки на стол! – дайте мне заплатить, ладно?
7. Милый-дорогой
Люкс в отеле: ночное окно, смятая постель, пустая бутылка, два силуэта.
– Я хочу знать о тебе все…
– Всего я сам о себе не знаю.
– А как ты начал?
– Кому это интересно… В тринадцать лет с лучшим другом мы болели «Тремя мушкетерами»; размышляли о жизни в развалюшке на задворках – школьным мелом написали на ней «Бастион „Сен-Жерве“». Он и высказал: хорошо изобрести машину, чтоб видеть человека насквозь… А я сказал – ха: вот видеть человека насквозь без всякой машины…
С детства хотел я понимать каждого. И я стал понимать. И душа моя прониклась душой любого человека, его бедами и нуждами.
– Ты добрый. А в глубине злой. А в самой глубине совсем добрый…
– Я был добр. Совесть мучила меня всегда: в малейшей несправедливости, в каждой боли мира – была моя вина. Вина причастности и бессилия изменить.
Каждому отрезал я от любви моей.
И остался в ничтожестве. Своим мясом всех собак не накормишь.
– Неправда. Ты прожил настоящую, красивую жизнь.
– Многое кажется красивым, если это не с тобой сейчас. А когда болят зубы, и воняет изо рта, и нет денег на врача… Когда нечего жрать, и в долг никто уже не дает: «Ты знаешь, старик, я сам сейчас на мели…» – и глаза в сторону. Крадешь объедки в закусочных, клянчишь мелочь на улицах – «на метро», «на телефон». Когда