пугало наконец исчезает за верхним краем кадра.
Олеся кивает и сверяется с записочками. Пальцы её дрожат. От волнения? Словно это «Вечерний Ургант», а не выпуск доморощенного подкаста.
И всё же Три Ко сняли интервью. Без меня. Да, я никогда не выказывал интереса к их «каналу», скорее, пренебрежение или лёгкое презрение – как взрослый смотрит на рисунки первоклашек, – но отлично бы чувствовал себя там, в кадре. Задавал бы вопросы на месте Олеси, вертел бы камерой «яблофона» не хуже Валентина или хотя бы держал чёртов микрофон так, чтобы он не влезал в кадр.
Кислая смесь зависти и разочарования плавит мне желудок, и я бросаю ей на съедение ещё один ломоть конской колбасы.
Жри!
– И всё это… – Олеся наконец выуживает нужный вопрос, – вы делаете на свечки и пожертвования?
– Да, свечи, записки, молитвы, панихиды… Последнее время, стали приносить доход книги, видимо, в связи с популярностью нашей страницы в социальной сети. Кстати, хочу отметить, что данная страница – целиком инициатива моего внука. – Отец Николай чуть улыбается. – Духовенство, с нашей стороны, нисколько не цензурирует её содержание.
– Между прочим, очень интересная страница, много познавательного. – Олеся бросает лукавый взгляд за камеру и опять сверяется с записями. – Вот в Свято-Алексиевской пустыни, сколько на данный момент проживает здесь, м-м, постоянно?
Отец Николай поправляет мизинцем чёрные роговые очки и беззвучно шевелит губами.
– Предполагаю, пятьдесят два человека.
– Так мало? – Олеся наклоняется вперёд. – Кажется, что попадаешь в отдельный город… посёлок.
– Всё относительно, Олеся. Я помню, когда в девяностом году был принят закон о свободе вероисповедания, я самолично крестил несколько сотен. Никто из них больше не посетил церковь. Так что эти пятьдесят два человека куда больше значат для меня, чем те сотни.
– Эти пятьдесят два человека – одиночки или семейные люди? Духовенство? Мирские?..
– Олеся, по-разному. – Отец Николай оправляет длинную бороду. – Кто-то находит у нас необходимое уединение, кто-то – семью. Кто-то приезжает с семьёй. Наши двери для всех открыты.
– Скажите, а… ну, а много ли тех, кто однажды поселился среди вас и потом уезжает?
Отец Николай отпивает воды из бутылочки. Его светло-карие глаза затуманиваются, и ответ звучит далёким, суховатым эхом:
– На моей памяти был один такой человек.
– Как интересненько, – Олеся кивает и перебирает записки, но вскоре останавливается. Секунду она медлит, затем всё же спрашивает: – А какая причина?
– Я бы не хотел об этом говорить, Вероника.
Камера слегка дёргается.
– О… Олеся.
Дед Валентина замирает и секунд десять вовсе не дышит.
– Прости меня… – выдыхает он. – Конечно, Олеся. Олеся. Прости.
Изображение моргает от резкой монтажной склейки – словно Валентин выдрал с корнями длинную неловкую паузу.
– Если коротко… – спрашивает Олеся, – причина была