набираются.
– Хотите узнать?
Миссис Карр недоуменно воззрилась на него – сова при свете дня.
– Их портит, – проговорил Норман, – то самое общество, которое стремится одновременно поощрить и подавить одно из важнейших человеческих побуждений. Другими словами, их портят безнравственные взрослые.
– О, профессор Сейлор! Неужели…
– В Хемпнелле немало девушек, которые стали бы куда здоровее душой и телом, если бы пережили взамен придуманной любви настоящую. Кое-кто из них, надо отдать им должное, уже сообразил, что к чему.
Норман резко свернул к Мортону, оставив миссис Карр судорожно хватать ртом воздух. Сердце его билось учащенно, губы были плотно сжаты. Войдя в кабинет, он снял телефонную трубку и набрал внутренний номер.
– Томпсон? Это Сейлор. У меня для вас есть новости.
– Отлично. Какие же? – ответил Томпсон голосом человека, который сжимает в руке карандаш.
– Во-первых, тема моего выступления перед родителями студентов звучит так: «Досвадебные отношения и обучение в колледже». Во-вторых, мои друзья-актеры, Ателлы, будут примерно в то же время, то есть на следующей неделе, выступать в городе, и я приглашу их посетить колледж.
– Но… – Карандаш, по-видимому, выпал из разжавшихся пальцев.
– Все, Томпсон. Быть может, позже у меня найдется, чем еще порадовать вас, а пока до свидания.
Что-то укололо Нормана в руку. Оказывается, разговаривая по телефону, он забавлялся с обсидиановым ножом и порезал палец. Кровь затуманила поверхность прозрачного вулканического стекла, на которой когда-то оставались следы жертвоприношений и прочих жестоких обрядов. В столе должен быть бинт… Норман безуспешно подергал запертый ящик, потом достал из кармана ключ и вставил его в замок. Когда он выдвинул ящик, глазам его предстал револьвер, который он отобрал у Теодора Дженнингса. Прозвенел звонок. Норман снова запер ящик, оторвал лоскут от носового платка, замотал им кровоточащий порез и вышел в коридор.
Там его поджидал Бронштейн.
– Мы с утра болели за вас, профессор Сейлор, – пробормотал он.
– Что вы имеете в виду?
Бронштейн позволил себе усмехнуться:
– Одна девушка, которая работает у президента, рассказала нам, что совет принял решение по кафедре социологии. Я надеюсь, у них достало здравого смысла выбрать вас.
– В любом случае я не собираюсь оспаривать их решения, – ответил Норман сдержанно.
Бронштейн понял, что его осаживают.
– Я вовсе не…
– Конечно нет.
Норман пожалел о своей суровости. С чего вдруг он осуждает студента, переставшего взирать на опекунов как на исполнителей воли неведомого божества? Зачем притворяться, будто ему все равно? Зачем скрывать свое презрение к большинству преподавателей? Гнев, который он, как ему мнилось, подавил, вспыхнул с новой силой. Поднявшись в аудитории на кафедру, Норман отшвырнул конспект лекции и принялся излагать студентам свои