дрожащий от гнева и ярости, все никак не мог справиться с располовиненной иконой: под мышку пихать половинки как-то несерьезно, положить их на пол – глаза шестипалого святого старца окончательно утратили связь между собой и, являя собой ужасное зрелище, пялились в разные стороны. Наконец, он решился и запихнул одну часть реликвии в карман, другую понес перед собой на вытянутых руках, будто боясь запачкаться. Мастеровые и подмастерья в испуге отшатнулись: уж больно грозным сделалась половина византийского «небожителя».
– Я так и знал, что от тебя только беды ждать! – сказал поп, лив тяжело вздохнул, а стражники закивали головами.
– Ты разрушил нашу святыню! – от нерастраченного гнева голос священника дрожал. – Ты надругался над именем Господа. Ты достоин самой страшной кары!
– Но это всего лишь страшная картина, – проговорил иконописец. – Вся ее ценность – в старине. Да и не хотел я ее рубить. Нечаянно получилось. Дайте мне топор, я сейчас другую разрублю.
– О, богохульник! – взвыл поп, а стражники снова в согласии закивали головами.
Из дверей храма больше не появился ни один человек, да и на улице было пустынно, поэтому священник ощутил прилив доблести и пьянящее чувство власти: хочу – казню, хочу – помилую. Миловать он не собирался. Но и казнить просто так не мог.
Лив стоял, обреченно опустив голову. Сквозь распахнувшуюся на груди рубаху просматривался нательный крест. Вот про него и захотелось, вдруг, сказать служителю Господа.
– Что вы носите, дикари, вместо святого знака? – спросил он, постепенно возвращая своему голосу прежнюю уверенность и насыщенность.
Лив, преодолевая сопротивление держащей его за шиворот руки, поднял голову и посмотрел в холеное лицо. «Эх, видела бы тебя сейчас твоя попадья, вот бы порадовалась», – подумал он. – «Впрочем – вряд ли. Она такая неземная, никогда в глаза не смотрит, ей должно быть на все глубоко плевать. Лишь бы шуба была соболья, да сапожки из красной кожи. Вот на меня бы мои посмотрели – заплакали б».
Поп еще чего-то разглагольствовал о дикости и бестолковости ливов, об идолопоклонстве и богохульстве, как иконописец проговорил.
– Наш крест – истинный, – сказал он. – Никто не отнимет у нас права носить его. Знаешь ли ты, поп, что он символизирует жизнь! Взгляни на небо. Звезды – это тоже жизнь. И пояс Вяйнемёйнена (пояс Ориона, примечание автора) – жизнь. И знак Тельца – жизнь. Мы носим символ Жизни! Что ты можешь предложить взамен? Самая позорная казнь – это распятие на кресте, основание которого покрывают кучи человеческого дерьма, вывалившегося из несчастных. Пусть распятие будет трижды золотым, но зачем носить символ человеческого страдания? Да еще стоящее на нечистотах? Ответь мне, поп!
Священник побагровел. Скрюченными пальцами он попытался ухватиться за нательный крест лива и сорвать его. Кожаный шнурок, на коем висел крест, выглядел достаточно прочным, поэтому разорвать его можно было только путем отрывания головы лива, или разрезания холодным