ленты были разбросаны и разорваны в клочья. Кто-то умудрился достать до рупоров и знатно их повредить. «У-ые и-те-и! Ч-з…» – пытались сказать рупоры, но на выходе получались только обрывчатые наборы слогов. В остальном – никаких признаков жизни. Остальные четыре кинозала на наличие людей Вех проверять не стал, а поспешно прошёл мимо них к коридору.
Удивительно, но гардероб остался стоять целым. Одежда посетителей спокойно висела на вешалках. Свет был выключен.
– Здесь кто-нибудь есть? Мне нужен мой пуховик, – попросил Вех, параллельно дёрнув за круглую металлическую ручку решётчатой двери, которая как раз вела в помещение гардероба. Немудрено, что дверь не поддалась, оказавшись наглухо закрытой изнутри.
Что-то пронеслось мимо рядов и раскачало висевшие куртки. На пол, головой к Веху, аккуратно приземлилась, как лист бумаги, престарелая гардеробщица. Она не растерялась, поднялась на ноги, протёрла подол юбки от прилипших тканевых частиц, подбежала к окошку и протянула жалобно:
– Они уже ушли?
– Кто? – Парень сделал удивлённое выражение лица.
– Ну, люди. Посередине сеанса все мигом рванули наружу, позабыв о своей одежде. Несколько лиц из толпы бросились к двери в гардеробную, долго пытались её выбить… Я испугалась, успела здесь забаррикадироваться и всё время лежала на полу. Мне показалось, что в кинотеатре произошло что-то ужасное наподобие взрыва.
– В кинотеатре происходит намного более ужасное событие, нежели взрыв. Происходит история. А теперь будьте добры выдать мне куртку, вот номерок. И советую вам немедленно уходить отсюда. Тут всё шиворот-навыворот идёт.
Получив пуховик из дрожащих рук гардеробщицы, Вех не надел его, а скомкал под руку и поторопился на выход, который тоже был разгромлен. Свежий воздух уже встретил парня и галантно сопроводил его до улицы.
На площади теснились недовольные лица тех, кому кинопремьера, выражаясь мягко, не понравилась и кому пришлось бежать из «Фейерверка» наутёк. «Забавно, что до фильма она пустовала и так и осталась бы пустовать, но так неожиданно всем пригодилась», – с больной улыбкой отметил Вех. Первый и второй вход были разнесены, двери – выбиты или шатались на сломанных петлях, порванные красные ковровые покрытия – содраны и бесхозно валялись рядышком.
Вне толпы, на огромных каменных ступенях стояла четвёрка мужчин, которая окружила несчастного швейцара, пытавшегося вместе со всеми убежать восвояси, и с грозным видом допрашивала его, трепала за мундир, сорвала с головы фуражку и ей начала лупить горемыку по голове.
– Ты всё знал, паршивец, вы, работнички этого кинотеатра, всё знали, но ни одним словом, ни одним жестом не выказали этого! – громко кричал кто-то один из четвёрки, не спуская рук с тоненькой оголённой шеи швейцара. – Ты должен верещать от радости, что я не прибил тебя на месте! Мы приехали сюда с жёнами, с детьми, думая, что этот день будет ознаменован праздником, но вместо праздника мы получаем такую нецензурщину, такую конченую дрянь!
– От-отпустите