цвета мертвые глаза что не осмеливались трогать даже коварные вороны.
Но чего он хочет? Какие слова должны произнести его уста? Чего должен пожелать человек, который всю жизнь стремился лишь спрятаться среди птичьих снов? В ту самую лунную ночь, редкую ночь, когда он был жив он безоглядно захотел лишь одного.
Желать.
Глаза мертвеца и правда казались невероятно живыми. Упоительные очи цвета звезд, способные связать все воедино и средь лживого морока плоти проложить путь в еще один настоящий день.
Душу Птичника словно что-то опалило. Отшатнувшись, он обессиленно рухнул на спину, чувствуя, как конечности его привычно сковывает парализующая тяжесть. Перед ним вновь изгибались и покачивались привычные линии ветвей. Серебряные, бескрайние. На безоблачном ночном небе во все стороны простерлись несчетные ветви созвездий.
Голос в голове зазвучал вновь. Перед глазами снова предстал тот далекий пламенный день. Как и тогда он видел болезненную желтизну солнца, заросли спелых подсолнухов и лазурный небосвод, на котором не было ни единого облака. Жгущее изнутри тело Птичника с трудом продвигалось вперед среди густого летнего зноя. Лихорадка кромсала его, но он упрямо шел по пустым улочкам в сторону кострища, где и собрались все деревенские жители. Там происходила казнь. Надзиратель заживо сжигал проклятого всей деревней шестилетнего мальчика, чьи богомерзкие творения переходили всяческие пределы понимания.
Когда Птичник подошел к толпе он увидел, что никто даже не смотрит на чудовищное пламя и сгоравшего в его языках ребенка. Оно было монструозным, огромным, неостановимым. Казалось, что тогда пылал весь мир. Но никто не смотрел. Все безучастно уставились в разные стороны. На небо, на копошащихся под ногами муравьев, на плуги и флюгеры. На раскрасневшегося Птичника, упрямо продиравшегося сквозь скопище отрешенных людей.
Подойдя совсем близко к неистовствующему пламени Птичник принялся отчаянно всматриваться в окутанного огнем мальчика. Он пытался запомнить его меркнущие глаза. Пытался удержать в памяти тлеющие вместе с ним рисунки, что были названы недопустимыми. Его рукотворное диво. Изображенные на мятых листках акварельные василиски, что ныне беспомощно метались в огненных языках точно живые птицы и извивались словно настоящие змеи.
В глазах сжигаемого изобразителя плескался недосягаемый свет, который так силился удержать и запечатлеть в своем надкалывающемся разуме Птичник. Но он резал его изнутри еще сильней чем лихорадка. Сминал и скручивал в своих спасительных объятьях. Кромсал и перекраивал наживую. Навеки вечные вонзался в душу и плоть заостренными гранями разломленного зеркала. Вот оно, все существование: помутненные зеркала, ветви-трещины и нарисованные чудовища.
Птичнику больше всего на свете хотелось сгинуть в самом себе.
|||
ты узнал, чего он хочет?
ты понял зачем он появляется здесь вновь