Что вы делаете?! Не надо, пожалуйста! Отпустите!
– Как хочешь, – равнодушно выдает комендант. И отпускает.
Птица падает прямо в мусор. Секунда – и ее припечатывает ботинок коменданта. С тихим хрустом птичьих костей размазывает по земле. Брезгливо отшатывается, поправляет мундир и лениво произносит:
– Еще раз ты отвлекайться на всякий ерунда – я делайт тоже самое с тобой. Работа – это работа, русь! И никакой глупый милосердный порыв не должно быть!
Я вжимаюсь в стену. В упор смотрю на месиво птичьих кишок и костей… но ничего не могу осознать… Ни во что не могу поверить…
– И убирайт с земля этот дерьмо, – он кивает на трупик. Задерживается почему-то взглядом. Вздыхает. – Этот птица все равно бы скоро умирайт. Я всегда считайт, что лучше всего быстрый смерть, чем долгий мучения.
И вот тут меня просто сотрясает.
Ведь черные бусинки все еще смотрят на меня.
Она хотела жить. Она не доверяла людям.
И правильно делала.
Сердце сжимается. Дыхание забивается.
Заглатываю слезы, сжимаю кулаки и кричу во всю глотку:
– Да чтоб вас так же растоптали, ублюдок фашистский! Чтоб вы…
Он мгновенно разворачивается и отвешивает мне пощечину.
Дергает за волосы. Притягивает к себе и шипит в лицо:
– Сказать хочешь? Говори! Давай, поговори со мной еще, попробуй!
Щека адски горит.
Я мотаю головой, стряхивая с лица слезы. Хватаю ртом воздух. Комендант не выпускает моих волос. Из-за этого даже не разогнуть шею.
– Русь! Я ждайт от тебя ответ!
Закрываю глаза.
Выдавливаю хрип:
– Пустите, товарищ комендант. Мне нужно работать.
Он в презрении сжимает губы. Отшвыривает меня к стене, поправляет воротник и, на ходу вставляя в зубы папиросу, резко разворачивается и удаляется.
А я смотрю на его колеблющийся под пленкой нахлынувших слез силуэт. Сглатываю. Медленно опускаюсь на колени перед растоптанной птицей. Подношу к ней ладони.
Да, она все еще горячая. Все еще согревает, как маленький костер, языки пламени которого – встопорщенные окровавленные перышки, а уголь – мертвые глаза.
Жаль, это ненадолго.
Костер скоро погаснет. Тепло исчезнет, и останется лишь… могильный холод исплеванного штаба. Последний лучик добра комендант просто взял и растоптал. И теперь совсем неважно, сколько дней я загадывала до побега…
Я не смогу сбежать. Так просто – не смогу.
Остается только сгребать в совок внутренности птицы… слушать, как пронзительно свистит ветер и думать, что могло бы стать новым смыслом моей жизни…
***
– А хочешь, я тебе палатку из одеяла сделаю? Так, однако, Оля любила. Сделает из одеяла плащ и сидит под ним. Кота еще возьмет… Хочешь? Я завсегда ее накрывала.
Медленно киваю. Тамара укутывает меня, садится на табуретку рядом и молчит, любуется мной. Стало быть, дочь представляет…
– Молодец какая, кота под одеяло пихает, – фыркает Васька, по-турецки сидя на своей койке и расчесывая жиденькие волосы. –