голову и честь, а я… Где мой шлем?
Рыцарь побледнел, будто тяжесть золотого обруча, украшенного дубовыми листьями, оказалась слишком большой. Он принял Корону Ведов как сокровище, прижал к груди.
А Лазарь уже надевал шлем, увенчанный Знаком Копья. Вытянул руку и махнул трубачам.
Взревела музыка. Загудели барабаны.
– Готовься! Готовься!
Звон и вспышки пролетели вдоль всей линии левого полка Младшей Лендии. Рыцари поднимали копья, глубже усаживались в седлах. Ровняли шеренги.
Двинулись линиями, хоругвь с хоругвью. Сперва шагом, потом галопом…
– Вперед! – кричал Лазарь, идя в бой на Турмане, в первом строю королевской хоругви. – Вперед! Вперед! Смерть и слава!
Полк шевельнулся и сдвинулся, следом за ними – полк Дреговии, пестро-серый, с блеском опущенных забрал, что придавали лицам витязей жестокий вид и зловещую усмешку.
Они шли в бой.
Чамбор выл, орал, заслонялся щитом, потому как на него отовсюду падали удары, словно цепы на обмолоте: быстрые, молниеносные, едва заметные. Оружия у него не было, не имел, чем вернуть честь за почести! Продолговатый баклер щербился, расщеплялся, и юноша почти чувствовал, как при каждом вражьем ударе щит подрагивает в его руках. «Конец, конец!» – некие мысли и образы пролетали у него перед глазами. Не хотел так вот гибнуть, словно пес, разрубленный бесами.
И вдруг, будто во сне, кто-то прижался к его боку. Чамбор увидел протянутую рукоять короткого старого меча с закругленным навершием. Ухватился за нее, как тонущий за последнее спасение, и увидел окровавленное лицо Ворштила из Ковесов.
– Суки и ухваты! Бей их! Бей псовых детей! – рычал тот. – Не останавливайся!
– Господин Ворштил, до конца жизни…
– Бей, не болтай! – рыцарь развернулся в седле, отбивая яростную атаку хунгура, одетого не в кожи или панцирь, но в испятнанную кровью и пылью рубаху, словно насмехаясь над ударами, несущими смерть. Был он один, белый, без охраны, меж коричнево-серых воинов. Нет времени задумываться, отчего так.
Тоорул, сын Горана, примчался верхом, задыхаясь, в крови; конь – в пене. Принимал участие в битве, причем долго: его красный хулан, на котором он носил панцирь из золоченых пластин, нес три следа от удара лендийскими мечами. У коня текла кровь с шеи, но он не дергался, не мотал головой, как бывает с животными, – терпел тихо.
Тоорул с трудом соскочил из седла, приблизился к большому стягу, согнулся, поскольку хотел, согласно с обычаем, пасть на колени перед великим отцом-каганом.
И тогда понял, что некому бить поклоны. Горан почивал, окруженный гвардией, как черно-золотой истукан, статуя Матери-Земли. Кровь уже впиталась в кожи, черпаки и плащи, пятнала рогатое седло под головой.
А неподалеку лежало окровавленное и еще подрагивающее, покрытое смертельными ранами тело Милоша Дружича. Когда Тоорул подходил, один из гвардейцев перевернул тело пинком на бок, открыв бледное лицо и бороду, слепленную кровью.
Заместитель кагана припал к