сказать то же самое, но я нисколько не радовалась, нет. Это было ужасно – видеть, как они ссорятся, как нарастает отчуждение между папой и Кендис, и знать, что права я или нет, но именно я в этом виновата. Бабушка такая… несгибаемая, она никак не может переломить себя и хоть на минутку поставить себя на место другого человека.
А разве не то же самое говорили о ней самой? – вдруг вспомнила Келси и дернулась как от удара.
– У Милисент есть только два выхода: уступить или умереть в одиночестве, – вставила Наоми.
– Мне хочется верить, что они помирятся, – проговорила Келси. – Очень хочется. Что касается нас с бабушкой, то вряд ли мы когда-нибудь придем к компромиссному решению. Во всяком случае, не после сегодняшнего скандала. Она… Она попыталась использовать против меня даже смерть Горди и открытым текстом заявила, что ты сама наняла кого-то из твоих дружков-головорезов – это ее подлинные слова, – чтобы накачать наркотиками несчастное животное. В конце концов, если ты застрелила человека, то… – Келси смешалась и не договорила.
– …То что мне какая-то лошадь, – закончила за нее Наоми. – В самом деле – что?
– Извини. – Чувствуя непреодолимое отвращение к самой себе, Келси ожесточенно потерла все еще гудящие виски. – Я слишком взвинчена.
– Это не имеет значения. Я не сомневаюсь, что многие – слишком многие – думают так же. Почему я, собственно, взялась сегодня за кисть? – спросила она, жестом указывая на холст. – Да потому, что кое-кто начал распространять слухи, будто я убила Горди, чтобы получить страховку.
Келси в бессильной ярости сжала кулаки, потом снова разжала.
– Чудовищно! Да в эту чушь не поверит ни один человек, который знает тебя достаточно хорошо.
– К несчастью, в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Наш мир не такой уж совершенный, и такие вещи случались. Как говорится, данная версия имеет право на существование, хотя… – Она нахмурила лоб и взяла в руку кисть, словно что-то прикидывая. – Хотя простой арифметический расчет мог бы положить конец этим нелепым домыслам. Разумеется, Горди был застрахован на значительную сумму, однако живой он стоил во много раз больше – и как призовой скакун, и как производитель. Просто этот случай вызвал к жизни кое-какие воспоминания. И во мне, и, видимо, в других.
Несколько успокоившись, Наоми снова принялась рисовать.
– В тюрьме я только этим и спасалась, – пояснила она. – Это был способ выжить, дать выход эмоциям, и другого я не знала. Там… там не хочется копаться в своем собственном внутреннем мире, который полон болью, гневом, страхом. Особенно страхом.
– Расскажи мне о тюрьме, – попросила Келси. – Если можешь, конечно… На что это было похоже?
Наоми продолжала молча рисовать. Уже не раз она задумывалась о том, когда же Келси наконец спросит… Именно «когда», а не «спросит ли» – стремление знать все ответы было такой же неотъемлемой составляющей характера Келси, как и ее нетерпимость ко лжи.
Ну что же, придется ей нарисовать еще одну картину, только сделать это