Марк Брут.
– Народ – стадо, – заметил Гай Кассий, – и мы отняли у него пастуха, желая сделать его свободным. Как видно, ни одно благодеяние не остаётся безнаказанным. Увы, современники нас не поняли, может, хотя бы потомки вспомнят благодарным словом…
– Кесарь мёртв, но имя его, по-прежнему, живет, – задумчиво отозвался Децим Брут.
– Римский народ рад будет поставить шею под хомут нового диктатора, да и среди отцов-сенаторов рабское сознание незаметно прижилось! – восклицал его знаменитый родственник. – Трусы, они бежали из курии, оставили в силе все постановления тирана. Цицерон восхищается деяниями Кесаря… Надо же – как он быстро переметнулся!
– Неужели эта жертва была нами принесена напрасно? – вздохнул Децим.
– Нет, – сверкнул глазами Марк Брут. – Мы будем бороться за свободу до конца…
– Против римского народа? – осведомился Гай Кассий, но его вопрос остался без ответа.
***
Древность оживает перед нашими глазами, стоит только захотеть, протянуть руку, коснуться… Мы видим развалины городов, руины канувших в лету империй, бесконечно сменявших друг друга на протяжении тысячелетий, и воссоздаем облик человека тех далеких времен, который своим образом жизни мало чем отличается от нас с вами. Природа одухотворена, и все в этом мире: земля, деревья, горы и даже камни, – обладает непостижимым разумом, способным слышать, впитывать, запечатлевать. Но если бы могли… камни, из которых сложены грандиозные сооружения вроде Большого цирка или самая жалкая лачуга, – заговорить! Что бы рассказали они нам, людям века сего, о том недосягаемом прошлом?
На Эсквилине, в западном конце Оппия, который назывался Каринами, находился дом Помпея, перешедший после его смерти к Марку Антонию. Перистиль, отделанный белым мрамором и окруженный высокою колоннадой, фонтан с водою, подведенной от акведука, мозаики, славящие величие Рима, сад, в котором цветут фиалки и растет благородный лавр, – они несут на себе следы того чудовищного перелома, который подобен виду гниющего яблока или запаху протухших яиц. Как гладиаторские бои, как диктатура Суллы, как восстание рабов, так и стены домов – это свидетели тех перемен, которые стали роковыми для великого Рима. «О времена! О нравы!» – воскликнул однажды Цицерон. Так же могли б возопить камни, горюя о временах старинной простоты и добрых нравов римлян…
По молодости Марк Антоний, обладая красивою внешностью, не знал удержу в наслаждениях: его безобразное пьянство, и возмутительное расточительство, и нескончаемые забавы с потаскухами, – стали притчей во языцех, – особенно после того, как на нем повис огромный не по летам долг – двести пятьдесят талантов. С тех пор много воды утекло из Клепсидры жизни Марка Антония: он проделал большой путь от начальника конницы в войске наместника Сирии Габиния до консула римской республики, был обласкан Цезарем, а женитьба на богатой вдове упрочила его финансовое положение. Теперь, после гибели Цезаря, Марк Антоний,