хорошо, что вы спросили меня об этом, дражайший Степан. Дело в том, что после прихода советской власти в мою квартиру подселили соседей. В целях моего воспитания было решено селить ко мне исключительно благонадежные рабочие элементы. И вот в моем скромном жилище появились двое рабочих и колхозник, присланный в столицу на курсы по повышению квалификации. Что-то связанное с животноводством, впрочем, я до конца так и не понял. Четвертым моим соседом стал неожиданно тоже профессор, только бывший. Из университета его выгнали как неблагонадежного – он был поповским сыном, – тут профессор приостановился, снова снял пенсне и привычным движением вытер совершенно сухой лоб. – Мы сдружились с ним и проводили вечера в разговорах и научных дискуссиях, что в конечном итоге и сгубило меня. Товарищ от животноводства донес на меня в органы, приписав антисоветскую пропаганду. На меня! Я приветствовал революцию, я видел в ней торжество человеческого духа. Я ждал научного расцвета, когда отсутствие религиозной и государственной цензуры даст возможность таким ученым, как я…
Вознесенский осекся. Неприятные воспоминания захлестнули его. После небольшой паузы он продолжал уже более тихим голосом:
– Меня расстреляли в 1937 году на Бутовском полигоне вместе с сотнями других невинно оклеветанных людей. Когда экскаваторы начали копать рвы, мое тело, лежавшее сверху на куче, кто-то неудачно задел, и я покатился в канаву… Меня не заметили, и тело мое не перетащили в общую могилу, а завалили землей и… и вот я здесь. Неупокоенный мертвец в обществе таких же, как и я.
В зале повисла неловкая тишина. Профессор откашлялся и повернулся к Степану, которого там уже не было.
Пока все внимательно слушали профессора, Степа шаг за шагом тихонько пятился к двери и, когда взгляды всех в зале обратились на него, резко развернулся и бросился бежать. На крыльцо, бегом вниз по лестнице через три ступени… Он легко перепрыгнул сомкнутые бердыши стрельцов и исчез за поворотом.
Фомич, не говоря ни слова, вплотную подошел к профессору Вознесенскому и выжидающе посмотрел на него. Тихонько ругаясь, профессор подставил лоб и получил от старика крепкий щелбан.
– Я не понимаю, Егор Фомич, не понимаю, как тебе удалось предсказать его побег!
Фомич лишь хмыкнул и пожал плечами. Он повернулся к царевне.
– Государыня, прикажете догнать и вернуть?
Царевна посерьезнела. От веселой девушки, которая несколько минут с интересом наблюдала за происходящим с высокого трона, не осталось и следа. Она сдержанно улыбнулась Фомичу, но сквозь улыбку пробивалось беспокойство. Царевна прикусила губу и задумалась. Наконец она, кажется, приняла решение.
– Догони его, Фомич, но не возвращай. Просто пригляди за ним. Я думаю, он сам к нам вернется.
Глава 5. Москва. 1606 год
Гося с трудом втиснулась в маленький сундучок. Места тут отчаянно не хватало, но мать практически насильно запихнула девочку,