сливочник и белый хлеб на тарелке.
Я почему-то раскланялся и подошёл к полной даме. Она расширила глаза, спугнула с губ и носа мух, и в её взгляде я прочёл нечто холодно-вопросительное.
– Скажите, пожалуйста, – начал я, – а у вас есть прислуга, услугами которой я мог бы пользоваться?
– Прислуги не держим… Вон старик только, муж мой…
Движением головы она указала куда-то в сторону. Под навесом сарая я увидел дряхлого старика в суконном пиджаке и белых панталонах. Седая голова его была обнажена и нещадно припекалась солнцем. Старик чистил картофель, стоя на коленях у небольшой кадки.
– Муж мой – человек старый, – начала она. – Поутру будет носит воду, а может вы и сами будете брать в колодце?..
– Ну, а… самовар у вас есть?
– Самовара нет… Мы кофе пьём…
Быстро опорожнив чашку кофе, г‑жа З. добавила:
– Съездите в Выборг, купите кофейник, стакан и всё, что надо… Может быть, и здесь в лавочках купите.
– Но дело-то вот в чём, – заявил я уже с большей решительностью, – пить и есть я хочу теперь… сейчас…
– А-а!.. Сейчас! – протянула она, и глаза её снова полузакрылись, а около её губ и носа опять закружились мухи.
«Чёрные мысли как мухи»[1]… – почему-то промелькнули в моей памяти слова поэта. Мысли мои, действительно, были чёрные, а голод и жажда всё настойчивее и настойчивее напоминали о себе.
– Нельзя ли хотя бы купить яиц, хлеба, молока? – спросил я противную толстую женщину.
Она лениво налила в чашку кофе, отмахнула мух и сказала:
– Молоко вам будут носить крестьяне, яйца тоже… Творог есть, простокваша… В лавочке продают хлеб…
С равнодушием на лице она отрезала большой кусок белого хлеба и принялась пить кофе. Я стоял и не знал, что мне делать. А г‑жа З. пережёвывала большим ртом вкусный хлеб и пила кофе. Немая сцена начала меня раздражать.
– Не хотите ли стакан кофе и хлеба? – наконец поняла она моё тайное желание и сказала это таким тоном, как будто я только что подошёл к ней.
Сильно повысив голос, она крикнула что-то старику по-фински. Тот оглянулся, с трудом поднялся с земли и потом медленно и волоча ноги подошёл к супруге.
– Это – муж мой! – сказала она.
Я поклонился, но старик даже и не взглянул на меня, хотя шепелявым голосом прошептал: «hyvää päivää»[2]. По-прежнему медленно он двинулся куда-то в куст ольшняка, и только теперь я заметил за густыми ветвями небольшой двухоконный домик с террасой.
– Стул возьмите на терра-с-а‑а, – вытянула она последнюю букву.
Я перегнал медленно движущегося старика. Шаги мои напугали его, он вздрогнул и осмотрелся. Вернувшись с террасы с новеньким венским стулом, я поместился против холодно-любезной хозяйки и ждал, – нетерпеливо ждал хлеба и кофе. Минуты через три старик принёс, наконец, стакан, а ещё через