отстраняясь. – И лучше бы тебе быть у Старых Ворот с первыми лучами. И сорок динариев тоже прихвати, это тоже моя плата. А теперь выметайся отсюда. Может, ты и рыцарь, но воняет от тебя все равно что от дохлятины…
Часть вторая
Альбы. На латыни это означает «Белые», но мрачную иронию этого слова Гримберт осознал только теперь. Это слово потеряло для него свой смысл. Куда бы он ни шел, вокруг него была вечная ночь, стершая все цвета и оттенки. «Если бы у слепых был свой язык, – невесело подумал он, – эти горы стоило бы назвать “Акри” – “острые”. Или “Каэдэс” – “убийственные”».
Несмотря на то что он тщательно обвязал ноги тряпьем, подошвы быстро стерлись в кровь. Гримберт не сбавлял шага, но все равно неизбежно отставал от размеренно шагающего спутника, который, казалось, обладал возможностью мгновенно переноситься из одного места в другое. Большую часть времени Гримберт ориентировался по его дыханию – Берхард довольно звучно сопел, особенно если дорога шла в гору. Но вскоре это перестало служить надежным ориентиром. Стоило им отойти на несколько миль от Бра, как ветер, смиренно ведший себя в городе, уже норовил показать свою истинную силу, вырывая изо рта слова и гудя, как орда голодных демонов. В этом гуле дыхания Берхарда уже было не слышно, и Гримберт то и дело замирал, напряженно вслушиваясь, не звякнет ли где-нибудь невдалеке камешек, задетый сапогом контрабандиста? Звякало редко – Берхард ступал необыкновенно легко, точно сам был родившейся в горах мантикорой.
Несмотря на все ухищрения, Гримберту часто доводилось терять спутника. Тогда оставалось лишь двигаться в прежнем направлении, надеясь, что внутренний компас не ошибается. Не раз и не два спину ошпаривало ледяным потом при мысли о том, что он движется прямиком в сторону пропасти, даже не догадываясь об этом.
Он не сомневался, что Берхард прекрасно видит его затруднения, но предпочитает не вмешиваться. Возможно, это было формой мести за его собственную дерзость, а может, тот был слишком поглощен дорогой. Лишь изредка, сжалившись, Берхард останавливался и подавал голос, не утруждая себя особенной вежливостью:
– Эй, безглазое сиятельство! Сюда!
Но Гримберт был благодарен ему и за это. Сбивая ноги об острые камни, он устремлялся на звук, ощупывая дорогу клюкой.
– Это еще не горы, – задумчиво обронил Берхард во время одной из остановок. – Так, предгорья. Настоящие Альбы начинаются выше. Они тебе живо напомнят, что зря ты сюда сунулся.
Гримберт молча согласился. Он помнил суровый нрав этих гор.
Пусть в прежней жизни у него не было доступа к церковному Информаторию, полнящемуся информацией обо всем на свете, однако было любопытство, которое он щедро утолял книгами и путевыми заметками известных путешественников. Так, он знал, что Альбы – это даже не горы, а исполинский горный массив, раскинувшийся, подобно мертвому левиафану, на многие сотни и даже тысячи миль. Его каменная туша простиралась столь далеко, что части Альб были раскиданы по доброму десятку графств и марок – Савойя, Турин, Прованс, Валентинос,