Только, пожалуйста, потихоньку! Недавно один дяденька стал разговаривать с турникетами в метро, и его не так поняли. Хотя турникеты, на мой взгляд, были только рады пообщаться. Их все считают строгими, а на самом деле они очень застенчивые, оттого и стоят всё время захлопнутые.
– А Настасья этот способ использует? Ведь от предметов можно всё узнать! – спросила Ева.
– Далеко не всё. Только то, что происходило продолжительное время. Молилась Мария Чехова, видно, утром и вечером, каждый день, и комната это запомнила. Но ведь к ней и подруги приходили, и брат Антон заглядывал, но ты всего этого не увидела. Так что способ хороший, но не универсальный. Всего лишь один из стожарских приёмчиков. – Филат что-то вспомнил и улыбнулся. – Правда, есть одно исключение, довольно полезное. Вещи, как и люди, запоминают человека, который причинил им боль, даже если это кратковременная боль. Сядь на гвоздь – и ты его сразу выделишь из общего ряда… Ты, например, когда-нибудь разговаривала с боксёрской грушей в комнате Бермяты?
Ева вежливо ответила, что пока, по счастью, нет.
– И напрасно. Очень тяжёлая судьба у груши. Бермята называет её Эдуардом Петровичем. Когда у него скверное настроение, он подходит к груше, бьёт её и говорит: «Ты неэффективен, Петрович! Ты не добился этой женщины!»
– Он спятил?! Зачем Эдуарду Петровичу добиваться женщины, когда он просто боксёрская груша? – удивилась Ева.
Стожар провёл пальцем по своим лохматым бровям. Когда он так делал, Еве каждый раз казалось, что он уколется о проволоку.
– Эдуард Петрович тоже так считает – и очень обижается! – сказал он.
– Я сейчас тоже обижусь и начну метать молнии! Нечего в мою жизнь лезть! В своей гвоздиком ковыряйтесь! – серьёзно предупредил кто-то. В дверях комнаты стоял Бермята с тарелкой в руках. – Я вам бутерброды принёс с расплавленным сыром, но теперь мне хочется их самому съесть, чтобы вы нравственно страдали!
– Простите! – торопливо сказала Ева.
Бермята запыхтел и простил.
– Волшебное слово это – «простите»! Чем раньше его произнесёшь, тем труднее будет к тебе придраться, – буркнул он. – Человек ещё не разозлился, ещё кровь в нём как следует не разогрелась, он ещё не успел доказать тебе, какая ты вакуоль амёбная, а тут уже раз! – и повода нет ругаться. Главный принцип – чтобы сразу после «простите» не сорваться в самооправдание. Тут уж тебя догонят и встряхнут!
Бермята уселся на кровать Марии Чеховой, и вскоре они уже вместе ели бутерброды. Расплавленный сыр где-то расплавился хорошо и тянулся как жвачка, а где-то пересох и дыбился корочкой.
– Вы очень обстоятельный! – сказала Ева, вспоминая своего папу, который мог полчаса мыть чистую чашку.
– Э-э, – отмахнулся Бермята. – Я хозяйственный лоботряс! У нас с Настасьей было совершенно разное детство. Она должна была просить у родителей разрешения, даже чтобы завести белую мышку. Ей приходилось долго строить планы, подбирать моменты, когда у мамы будет особое