посидел некоторое время у стола, прислушиваясь к разноголосому шуму за окном. Телефон был под рукой, надо звонить с докладом о случившемся, но майор не торопился. Майор представил всю картину последующих событий: стало не по себе. Захлестнула болезненная злость.
Докладывавший капитан Недбайлюк не упомянул важную деталь: лицо прапорщика Тыжняка было особенно изуродовано.
Ночью поднялась метель.
Зеков продержали на плацу под пронзительно холодным ветром почти три часа. В бараки их вернули ближе к полуночи. Не все смогли уйти с места построения: двоих заключённых, потерявших сознание, унесли в фельдшерский пункт.
Глава 8
Ночь превратилась в вечность. Первое время за костром следил Огородников. Он, кажется, только для этого и выползал из полузабытья – чтобы нащупать несколько сухих веток и подкинуть их к коптящимся голо-вёшкам. Он и сам не знал, сколько так просидел: час, полтора, а может, всего-то минут десять. Потом провалился в сон, а скорее, это был обморок. Обморок, потому что и мозг, и тело потеряли связь с действительностью, и всё ему казалось не настоящим, не существующим. Если б не голоса, которые достигали его сознания с возрастающей назойливостью, разрывали ватную туманность над ним, вонзались иголками в тело, вонзались всё больнее и напористее. Наконец он смог размежевать веки. Его тормошили и говорили, тяжело дыша в самое лицо.
Тормошил его… Циклоп. Чуть поодаль сидел Жмых, удобно примостившись на пенёчке, уже очищенном от снега и сильно похожем на торчащий из земли зуб древнего ящера. Они не выглядели измученными и оголодавшими. Огородников начал приходить в себя. Отблески костра высветили сосредоточенное выражение лица Жмыха. Он словно сидел на берегу с удочкой и ждал клёва. Циклоп подкидывал поленья, посматривая пытливо на Сашку: одыбает, не одыбает?
Огородников полностью очнулся, инстинктивно пошарил рукой сбоку, ища автомат. Пальцы нащупали жалящий холодом металл круглого диска – патронника. Если пальцы чувствуют холод, значит, не всё так безнадёжно! Огородников привстал. Вот теперь он вынырнул из дурмана, снял рукавицу, обтёр лицо снегом, сильно пахнущим дымом. Рубец от шрама на левой щеке вздулся, побагровел, отчего лицо Огородникова вмиг изменилось: тяжёлые морщины-бороздочки иссекли лоб, скулы, подбородок.
Ветер как будто бы изменил движение невидимого хоровода: гудел по-прежнему упруго, с неменьшей напористостью, но где-то в стороне, за сопкой. Небо низкое, пугающе чёрное – и это их спасение. Если б вызвездило, мороз вцепился бы мёртвой хваткой во всё живое. Кружились лениво снежинки. Циклоп расшевелил костёр. Искры метнулись вверх, вытягиваясь дымчатым раструбом в ночь. Тут Сашка заметил, что Циклоп растапливает снег в котелке. Откуда котелок? Выходит, с собой принесли! К чему такой подарок?!
Сразу захотелось пить. Нестерпимое желание пульсировало по венам, учащённо заставляло биться сердце. Сашка потянулся к котелку.
– Погодь,