воззрениям твердым материалистом и сторонником Дарвина, Вадик поверить в метафизические высшие силы позволить себе не мог и стал искать причины так называемой болезни отца в его земном бытие. К таким серьезным качественным изменениям мог привести, по его мнению, сильный стресс под влиянием жизненных обстоятельств, в том числе и от сотрясения головного мозга при падении с лыж, или же, что тоже возможно, обретенная им с возрастом житейская мудрость, но Ланцов с легкостью разбивал все его научные рассуждения.
– И стрессов у меня никаких не было, жил, не тужил, и годы здесь непричем, а уж тем более сотрясение. Это ведь как озарение. Бац! И все в другом свете! – с упорством пытался он объяснить свое состояние сыну. – Сосед мой по дому – завотделением клиники – не падал нигде, а после встречи со мной тоже стал кашлять и взятки брать перестал. Хочет, а не может, и у меня таких примеров достаточно.
Вадика его аргументы и жизненные примеры загоняли в тупик, и он не мог, как ни старался, ничего им противопоставить и, понимая всю архисложность своей задачи, попробовал зайти с другой стороны.
– Но ведь и честных людей достаточно. Лично я не ворую и взяток ни у кого не беру, и таких у нас в институте немало. Так что же мы все больны, по-твоему?
– Этого я не знаю, – признался Василий Васильевич. – Вы вот с Игорем братья родные, а совсем разные. Ты, как я понял, таким уродился, а его с матерью даже вирусом не проймешь. Почему это так, выясняй, раз ученый. – Он стукнул себя кулаком в грудь. – Я готов этому послужить.
Вадик, поморщившись, заявил об антинаучности подобных исследований, вспомнил об итальянском психиатре Ломброзо, доказывавшем, что по анатомическим признакам человека можно определить, преступник он или нет, об исследовании хромосом людей, осужденных за преступления, о лженауке евгенике и френологии – теории, утверждавшей о связи между психическими и моральными свойствами человека и строением его черепа, и последующем развенчании всех этих ложных теорий. А потому человеческая мораль и нравственность давно уже не являются предметом изучения биологии как науки, что удивило Ланцова:
– Кто же их тогда изучает?
– Философы, культурологи, психологи, социологи. Церковь, конечно же, возможно, министерство культуры…
– Ну и сиди, протирай штаны со своим министерством культуры! – вспылил Василий Васильевич, резко поднялся, шагнул к двери и распахнул ее. На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стояла невестка Анюта, попросившая его задержаться.
Василий Васильевич вернулся в комнату, а Анюта, сделав пару шагов, остановилась и, прикрывая ладонью рот, сначала откашлялась, а затем объявила им о желании сейчас же признаться в своих неблаговидных поступках.
Мужчины многозначительно переглянулись, а зардевшаяся от смущения невестка тихим дрожащим голосом сообщила:
– Мне Нина Петровна втайне от вас деньги дает. Еще с рожденья Максимки. На семейные нужды.
После давшегося ей с огромным трудом признания Анюта готова была