тулья генеральской фуражки, была установлена конструкция из шести граммофонных труб, которые без всякой передышки и даже почти без запинки несли весь этот бред. Текст, держа в левой руке дешёвый пластмассовый микрофон, наговаривал непосредственно водитель.
– Эй, приятель! Не с тобой ли я разговаривал пару дней назад, когда ты привёз мне туристку без денег? – крикнул Донни уже вдогонку, но его не услышали или решили не останавливаться.
– А что ты сделал бы, остановись он сейчас? – спросил Повелитель.
Наконец ушёл и Повелитель. Донни оказался в непривычно пустом кафе один на один со своими мыслями или, вернее сказать, со своими расходами. Достал толстую бухгалтерскую тетрадь, полистал её, спрятал. Прошёлся по помещению, расставляя стулья, снова раскрыл тетрадь. К пяти пришла жена и помогла Донни прибраться. Они говорили о пустяках – о шторах, которые жена хотела повесить в спальне, о рассаде, которую пообещала продать Индианка, о какой-то пыльной одежде, которую она недавно нашла в серванте и которая, кажется, снова входит в моду. Закончив уборку, ушли спать.
Глава 5
Тут я вынужден остановиться, потому что не знаю, стоит ли рассказывать, как восприняли новость немцы (даром, что Дорси и не немец вовсе) и что говорила Мать своему благодетелю (а Звездочёт, сделавшись вдруг «благодетелем», тут же обнаружил, что он не может быть по-прежнему ухажёром…). И как сжился с карантином Повелитель… С другой стороны, и события как-то застыли, словно подвешенные на фокусных иглах между двумя неизбежностями, и непонятно стало, куда именно качнётся маятник фортуны (ну, или маятник рока) после того, как за стадией гнева (которая уже практически прошла), наши герои переживут и стадию апатии, о которой в этой главе и пойдёт речь. Говорить вроде бы нечего, а приходится. Иначе, как продолжить этот рассказ и как добраться до действительно значимых событий?
Немцы, конечно-же, возмутились. Впрочем, чего им возмущаться? – Звездочёт всего лишь сообщил, что они скорее всего никуда не улетят отсюда. И хотя в лицо Звездочёту Девочка лишь улыбалась сделанной на каком-то конвейере улыбкой, едва за ним закрылась дверь, она тут же высказала Дорси в том духе, что ноги её не будет больше ни в этом богом забытом городке, ни вообще в этой богом забытой Латинской Америке, а уж у этой сволочи Донни и подавно! Мать же, как только на её, ещё в аэропорту опустошённом телефоне, появился интернет (интернет, конечно же, Донни, кого же ещё?) сначала позвонила маме, затем мужу (тому самому, который изверг и с который они развелись несколько лет назад), а затем ребенку – долго-долго выспрашивала его – одет ли он, поел ли он, нравится ли ему у бабушки. В ответ Мать выслушивала тягучие раздражённые ответы, можно было закрыть глаза и представить, как малолетнее создание после каждого вопроса закатывает в подростковой тоске глаза, громко вздыхает и лишь после этого отвечает. Затем, когда звонить стало некому, уткнулась головой в подушку и плакала до тех пор, пока не уснула совершенно