поскольку сейчас капитана не было на месте.
– Спасибо тебе, Гарик, – поднявшись, я чмокнула доброго армянина в щечку. – В общем, я в морг.
– По-моему, я туда попаду раньше! – не глядя на меня, проворчал Папазян.
– Не сердись, Гарик, – ласково пропела я. – Я непременно тебе позвоню!
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – осклабился Папазян и махнул рукой: – Все, иди!
Я покинула кабинет раздосадованного опера и прошла к своей машине.
Резко стартанув, я направилась в морг. По дороге я вспомнила о том, что мои кости говорили насчет мелкого обмана с моей стороны, в результате которого я могу потерять друга. Видимо, речь шла как раз о Гарике Папазяне. Ну, мой мелкий обман в данном случае настолько невинен, что вряд ли из-за него мы с Гариком разругаемся в пух и прах. А если и разругаемся, то совсем ненадолго. Ерунда все это и к делу не имеет отношения.
Мрачное серое здание располагалось на территории университетского городка. Бывать мне здесь приходилось не раз и не два, я была знакома практически со всеми сотрудниками и не испытывала какого-либо дискомфорта при посещении этого заведения.
Войдя в морг, я столкнулась с одним из сотрудников, который, узнав меня, сообщил, что Карпинского вскрывал Давид Осипович Лейбман, один из старейших работников, и подсказал, где его найти. Я двинулась по коридору, но вскоре остановилась: Давид Осипович, невысокий, кругленький, уже довольно пожилой мужчина, с лысиной во всю макушку, с румяными щеками и в очках, шел мне навстречу. В руках он нес исписанные листы бумаги.
Церемонно раскланявшись со мной, Давид Осипович склонил голову и произнес:
– Слушаю, барышня.
– Труп с Ягодной поляны, – коротко сказала я.
– Собственно говоря, поведать особенно интересного нечего, – качая головой, произнес Давид Осипович. – Обнаружен висящим на дереве. На темени гематома. Несколько синяков, царапин... Больше никаких серьезных ран и повреждений на теле не обнаружено.
– Взглянуть можно? – спросила я.
– Да ради бога, – пожал плечами Лейбман. – Пойдемте...
И повел меня по коридору.
Тело на кушетке, естественно, было накрыто простыней, которую Давид Осипович по моей просьбе откинул. Мне открылось серое, заострившееся лицо Карпинского, обесцвеченные волосы тусклыми клочками слиплись на голове, какой-то изможденный вид... Я дотронулась до его головы и нащупала гематому. Посмотрела на шею: ее пересекала багрово-красная полоса.
Рядом на табуретке покоились вещи, видимо, принадлежавшие Вячеславу при жизни: модные шмотки, кожаный бумажник от «Гуччи», под табуретом – черные ботинки с длинными, острыми, загнутыми носами...
Я повернулась к Лейбману, молча стоявшему рядом со мной.
– Давид Осипович, от чего произошла смерть?
– От удушения, – коротко ответил патологоанатом.
– То есть все-таки самоубийство?
– По моему глубочайшему убеждению, – склонился ко мне Давид Осипович, – практически на сто процентов могу