едва он окончил университет.
– Так он и есть тот самый пропавший муж?
– Да, именно. И теперь их дочь стала жертвой некоей необъяснимой мучительной болезни и никак не может разрешиться от бремени. Начинают ползти странные слухи. Но, будучи авторитетной клиникой, которая гордится своей историей, они не могут просто отправить свою дочь в какую-нибудь другую клинику, верно? Потому что это вопрос репутации. Если все выплывет наружу, они потеряют даже тех немногих пациентов, которые у них все еще есть. Их преследовало одно несчастье за другим, за каждым ударом судьбы следовало новое потрясение, так что они отступали все дальше и дальше, пока не оказались загнаны в угол…
Ответа не последовало. Кёгокудо молчал.
«Что ж, похоже, я наговорил слишком много».
В горле у меня пересохло. Однако ранее я выпил мой ячменный чай залпом, и чашка, стоявшая передо мной, была пуста. Я уже решил, немного поколебавшись, что попрошу у Кёгокудо еще одну, когда он наконец заговорил:
– Сэкигути-кун… Эта клиника, случайно, не клиника Куондзи на станции «Дзосигая»? А принятый в семью сын, который исчез, – его имя не Макио?..
Да, именно так оно и было.
– Так ты что, все это знал заранее? До чего же ты дурной человек… А я тут стараюсь изо всех сил и рассказываю тебе эту историю, проявляя чудеса красноречия, как последний дурак!..
Я почувствовал на себе его взгляд. Это был один из его испепеляющих взглядов.
– Ты!.. Так ты хочешь сказать, что действительно так и не понял – ни когда слушал эту историю, ни когда рассказывал ее, – о ком на самом деле шла речь? – требовательно спросил мой друг. Выражение его лица становилось все более суровым. – Если б я был на твоем месте, то полностью перестал бы доверять своему мозгу. Он, очевидно, совершенно не считает нужным вносить вещи и обстоятельства в хранилище памяти.
Я не представлял, о чем он говорит.
– Что… что ты имеешь в виду? Почему ты так сердишься?
– Так ты совсем не помнишь Макио Куондзи, до женитьбы – Макио Фудзино по прозвищу Фудзимаки? У тебя не сохранилось о нем ни единого воспоминания?
– А?..
Где-то на границе моей памяти возник смутный расплывчатый образ, и в то же мгновение он обрел форму: очки в толстой оправе, добродушное лицо, раздражающе замкнутый… Это было лицо нашего сэмпая[47], мечтавшего поступить на медицинский факультет.
– Тот самый Фудзимаки-сан? Нет… Но я думал, что он уехал в Германию. Разве он не…
– Так ты думаешь, что он поехал в Германию и просто оставался там в течение всей войны и после войны, живя в мире и спокойствии? Были ли вообще люди нашего поколения, которых бы не призвали? Даже ты, которому полагалась отсрочка как студенту естественнонаучного факультета и будущему ученому, был послан в учебный лагерь из-за бюрократической ошибки.
– Это правда… Но ведь ты не был призван, Кёгокудо, разве нет?
– Мы говорим не обо мне.
Кёгокудо покривил рот и наклонил