его догадки ненавистный супостат заговорил, чего обычно вручающий смерть не делает:
– Что, древлянин? Боишься? Подыхаешь? А ведь я и тебя сожру! Девку твою сожрал, и до тебя черёд дойдёт!
– Врёшь! – горячо выдохнул Илья. – Не сможешь ты, поганая рожа, меня взять! Не выросли у тебя для меня зубы! Врёшь!!!
Сверкнули в ответ глаза у степняка, и снова он засмеялся:
– Не хорохорься, калека! Твоё время ещё не настало! Жди!
Сказал так и исчез в темноте. А Илья всё видел нацеленное на него жало стрелы, на котором светилась слюна Мораны-смерти.
И никто не проснулся в доме, даже Домовой не почуял чужого. Илья рухнул на лавку, и долго ещё дрожали у него руки, которым так не хватало меча Сневара Длинного.
Поутру Илья позвал отца:
– Батя!
Чёбот, у которого уже давно отросли и борода, и волосы, сбритые в одночасье с горя и в жертву Перуну, подошёл. Теперь они с матерью отводили глаза, разговаривая с сыном – стыдились непонятно чего, а скорее того, что их сын, надёжа и опора, сам вдруг стал нуждаться в их опеке, что они снова стали нянчиться с ним, точно с грудным. Они чувствовали, как он мучается от этого, но от бессилия сделать что-нибудь для него им было стыдно…
– Что, сынок? – подошёл к лавке Чёбот, по привычке уставившись за окно.
– Ты вот что, батя… – голос Ильи звучал тихо и как-то неуверенно. – Дай мне меч…
Отец вздрогнул.
…Когда отгремел ночной налёт, были потушены пожары, посчитаны угодившие в плен и преданы священному погребальному огню убитые односельчане, он собственноручно отыскал в одночасье ставшую ненавистной железяку во дворе Сневара Длинного. Сперва хотел утопить в полынье, да передумал почему-то, да и снёс её к себе на двор, и бросил неподалёку от отхожего места в сугроб. Меч жёг ему руки, Чёбот яростно ненавидел его, находя в нём причину несчастья, постигшего его сына. Илья знал, куда и с какими мыслями схоронил меч отец (матушка рассказала), но до сего дня ни словом не оговорился о нём.
Чёбот впервые за долгое время посмотрел прямо в глаза сыну:
– На что тебе?
Илья пожевал губами:
– Надо…
– Нету твоего меча! – вдруг взревел Чёбот. – Утопил я его в нужнике!
Илья хмуро смотрел на отца, пережидая. В дверях появилась, услышав крик, мать да и встала у косяка, сдерживая слёзы.
– Надо было этим мечом и вторую ногу покромсать твоему викингу, чтобы не приваживал юнцов железом кровавым махать!
– Не тронь Сневара, батя, – глухо произнёс Илья, стискивая кулаки. – Он спасал мне жизнь. Мне и… ей… – голос сорвался, поплыл. – Он… погиб как воин, и я… Хотел бы умереть так же, как он. В бою умереть… Я…
Голос Ильи окончательно пропал, и он зарыдал, отвернувшись к окну и закрыв лицо ладонями. Чёбот уже отмяк, покрылся пунцовыми пятнами и стоял, не зная, что делать и о чём говорить. Он растерянно повёл руками в стороны:
– Да ведь я… Да ты…
Он