отшатнулся.
– А ну как ещё жив?..
– Да нет, кончился… Не дышит. И хоть горячий, а костенеть начал. Эвон, лапищи не разогнуть!
Перевернули на спину и вокруг заохали:
– Да кто ж это? Лицом вроде не славянских земель…
– Хазарин, должно. Тёмный весь. Да в кожах. Тьфу, по́гань!..
– А может, нежить? – робко подал голос Тюря.
На него замахали руками:
– Да ты что, парень?! Ты эту погань с нежитью-то не мешай. Не к добру так говорить. Лешака прогневишь ещё!
– Выискался догада! – поддержали с другой стороны. – Поди, портки отстирай сперва. Да кабы он нежитью был, сейчас бы уже перекинулся хоть в хорька, хоть в волка, а то и вороной обернулся бы. Вона, кровь течёт. Где ты у нежити кровь видал? Эх…
– Славяне! Да это и на кровь не похоже… Чёрное что-то… пахнет не так. Смола вроде… Чур меня береги, Чур-батюшка!
Из горла Соловья и вправду текло что-то густое и чёрное – на кровь хоть и похоже, но не то. Люди вновь попятились от тела.
– Сожжём его, что ли… Перед огнём все равны, – предложил кто-то. Хмурый Клёст – голова обозников – сказал:
– Смертью лютой убил он наших товарников. С собой возьмём, пускай подивится Владимир-князь, что за погань разгуливает по его вотчинам. Глядишь, князь не только с полюдьем места наши объезжать станет.
Обозники загалдели и стали обсуждать, на чьей телеге везти этакое чудище – никому не хотелось.
Пережидая суету вокруг убитого Соловья, Илья вернулся на дорогу и приветил напуганного Тучу. Потом стал поодаль обоза, вонзил меч в землю и, став на одно колено, принялся творить молитву Леду – суровому богу-воину…
…Лучше бы сожгли. От огня они распадаются полностью. Но и то ладно. А Илюшка молодец – только в горло его и можно было поразить. Слабое место: выход резонаторного патрубка как-никак…
Быль первая:
Меч старого викинга
Также услышите о войнах и о военных слухах.
Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть.
Дом, рубленый ещё дедом Путятой, со временем разросся, вплетаясь в потемневшие серебряные брёвна новыми, золотыми. Хозяйство, как и дом, было обширное и крепкое – сеяли жито, лён, держали дюжину коров да птицы без счёта, отчего кряжистый Чёбот и наладился ездить аж в Муром сбывать множившееся добро. Однажды он даже побывал с обозом в самом Киеве, от суетного да многоречивого гула которого ещё долго кружилась у него голова.
Когда Слава – единственная жена Чёбота – была брюхатая, у них на подворье уже трудились два наёмных работника. В очередной раз вернувшийся из Мурома Чёбот поспел аккурат вовремя – когда Слава разрешилась от бремени сыном. Долго не могла Слава зачать дитя, и то, что это наконец произошло, было истинным счастьем для супругов. Ломать голову над именем отцу было некогда, а поскольку Киевский торговый поход так и сидел у него в голове, новорождённого назвали по-иудейски –