дороге в гостиницу он поймал популярную в то лето мелодию, и его естество, воспрянув, сладко задышало. Торжествуя, он понесся по лугам любимой им Швейцарии, как часто шутил – навесному мосту, ведущему к путешествию в рай. Перед Rheinfall* его посетило: всей жизнью, хоть и путанной, но на поверку достойной, он заслужил свою судьбу, несомненно, приметную, где особняком высятся встреча в «Ататюрке» и вчерашняя ночь. В эпилоге же у него главный приз – билет в тот самый рай. Только не из Женевы или Люцерна, а из Стамбула, впрочем, какая разница, откуда и почему!
Его не минуло опасение, что недавняя уступка Хью, возможно, притворный, мало что значащий жест. Ведь Светлану они давно могли изолировать и вдоволь «пообщаться». Но на этой мысли он зацикливаться не стал: мол, слишком вольное допущение.
Где-то на полпути, Олег заметил, что по пятам за ним следует красная «Тойота». Отмахнулся он и от «хвоста», по-прежнему полагая, что главное сражение выиграл и иммунитет свой отстоял. Посмотрев разок-другой в боковое зеркало, подумал: «Тявкайте-тявкайте, цапнуть не посмеете…»
Когда «БМВ» заезжал на подземную стоянку отеля, бобина его напевов отмотала полный цикл. Музы вдруг замолкли, воскрешая смятение, одиночество. Пустоты прибирали страхи, несвежие, прогорклые, перекладные.
Замельтешила улица детства, знаменовавшая символ первозданной ущербности жизни. Там первые идеалы рушились, не успев опериться, зависть правила бал, затаптывая суверенитет и новизну. Олег боялся своей улицы и тихо ее презирал. Она знала его триумфы, но чаще – горькие слезы и кровь. Он тянулся к познанию, и за одну непохожесть его ненавидели. На улице детства ценилась грубая сила да тупоголовая удаль. Он не отличался ни тем, ни другим. Даже его чемпионство в спорте не бралось в расчет. Ведь то был не бокс или прочий зубодробильный кураж. Но он знал, что лишь эта улица ведет в манящее завтра и никак ее не обойти и не срезать кусок. Только по ней, до конца, до вокзала, но как был мучителен шаг, и кривилась душа от исподлобья взглядов и дел-делишек.
Вот и сейчас, как он ни силился, не мог вырваться из репейника непогашенных и толщей времени обид, сливаясь с креслом. Где-то же, на периферии, проступало все отчетливее: «Светланы в номере может и не быть – умыкнули, как и его, на дознание, в средствах совсем не стесненное. Засланец «Лупойла», куда не смотри, возмутитель писаных и неписаных норм, хоть и состряпаны те отпрысками людоедов… Не запятнанный же дипломант «Торговой палаты Калифорнии» и не последний в штате филантроп коленкор иной все же…»
Тем временем мало-помалу набухало: «А позволят ли тебе туда войти, ты что – риторике Хью веришь? И стоянка место подходящее, как-никак под землей…»
«Ну, дружище, пройти-то всего до лифта и нажать на одиннадцатый этаж. Оживай! – взбадривал он себя. – Выше голову и подумай: где твоя улица? В бедной, несытой стране? Ну а где ты, наверное, помнишь. Доказал ведь, что можешь многое, оставив свою «улицу» позади, на обочине удачи».
В лифте Олег ехал с шумной испаноговорящей компанией – то ли музыкантов,