ходишь, рассказываешь им о герменевтике и продлеваешь многим из них молодость при помощи инъекций новокаина, разговариваешь с ними на языке эсперанто. Я не знаю, чем ещё ты с ними занимаешься, может быть, они угощают тебя своим рецептом мусса в знак благодарности за новокаиновую молодость.
Иван Алексеевич удивился:
– Роночка, ты меня ревнуешь? Мы с тобой прожили сорок лет душа в душу, и только сейчас ты стала ревновать? Ты лучше почитай письмо, которое пришло тебе без обратного адреса. Кто же тебе пишет из Сочи? Курортный любовник? Кто он, с кем и когда ты познакомилась?
Он с загадочной улыбкой спрашивал жену, испытующе вглядываясь в её глаза, словно боясь обнаружить в них тайные мысли.
– Кстати, скажи, куда девалась наша домработница и твоя подруга Домна? Я её почему-то давно не вижу. Не знаешь?
Рона снова обворожительно улыбнулась, обняла мужа за шею и с иронией спросила:
– Ты меня ревнуешь к Домне, дорогой?
Он тоже обнял супругу и с улыбкой спросил, но она прочитала в его глазах еле уловимую тревогу:
– Глупости. Подумай сама, как я могу тебя ревновать к Домне? Эта старая дева заболела шизофренией, у неё развилась мужебоязнь. Я помню, как много раз повторяла о брезгливом отношении к грязным мужским носкам. Помнишь, она говорила, что как только подумает, что ей придется стирать грязные потные мужские носки, так у неё пропадает всякое желание не только выходить замуж, но даже серьёзные знакомства заводить.
– Я не думала, что ты такой циник, – сказала она, читая письмо. Иван Алексеевич заметил, как менялось выражение лица супруги по мере прочтения «курортного послания». Он успокоился, поняв по её выражению лица, что письмо было не от тайного воздыхателя, однако какая-то необъяснимая червоточина на сердце оставалась, ожидая комментариев от любимой жены. Наконец, она сложила письмо, вложила его снова в конверт и с таинственной улыбкой сказала ему: – Наша Домна прямо в сочинском дендрарии родила здорового крепыша. В мальчише-кибальчише четыре кило восемьсот граммов и пятьдесят два сантиметра роста.
Он вдруг натужно рассмеялся, смеялся долго, в промежутке между приступами смеха с трудом говорил:
– Вот это да… старая дева… брезгливая Домна… родила… родила прямо в дендрарии… ха-ха-ха…
Он неожиданно умолк и серьёзно, но с тревогой в голосе спросил:
– Она не написала, от кого у неё ребёночек?
Рона с прежней обворожительной улыбкой обвила его шею пухлыми короткими цепкими пальчиками и ядовитой коброй злобно прошипела:
– Помнишь, ты говорил мне, что сам постирал свои носки?
– Помню, но причем тут дендрарий? То есть брезгливая Домна, я хотел сказать.
– Вспомни, где я тогда была. В медсанчасти со сломанной рукой, не так ли?
Иван Алексеевич растерянно отвечал вопросом на вопрос:
– Что ты имеешь в виду?
– Не догадываешься, дамский угодничек? Что тогда делала Домна?
– Тебя навещала в стационаре.
– Чем