днем мы на крючке.
«Цок да цок», – поют копыта.
Жизнь висит на волоске —
образ, временем избитый.
Ходит парень знаменит,
всем вокруг мозги полощет,
весь такой стальной на вид,
но совсем не тот на ощупь.
Я не знаю, что со мной:
вроде жил, а как неживший!
Волосок гуднул струной
пару раз. И стал подгнивший.
Годы льются, как слова.
Пусть из Тьмы подлец хохочет,
волосочек оборвать
Кто-то Ласковый не хочет!
Нежный Бог, желаю с Ним,
с Тем, Кто жить не перестанет,
Кем я сызмальства любим,
Он и ранит – не обманет!
Трубы яростней трубят!
Я как будто их не слышу,
лишь завишу от Тебя,
до последней Тьмы завишу!
Люди мечутся в тоске
по невидимой спирали,
я вишу на волоске,
что прочнее всякой стали!
Осень
И беспечно, и грубо
мы живем, как в лесу,
мы роняем друг друга,
как деревья листву.
Ведь опять не навечно,
как тревожусь тайком,
к этой ласковой ветке
я прилип черенком.
Ведь опять в одиночку,
до смешного ни с кем,
желто-желтым листочком
унесусь в ветерке.
Что ли, доля кружиться?
Что ли, доля летать?
И всю жизнь, без границы,
опадать, пропадать?!
Одиночество, осень,
ты добро или жуть?
Лист, опавший на просеках,
за безверие жгут!
Я хочу сквозь обиды,
сквозь мои и твои,
к нашей общей победе —
от сомнений к любви!
Вечерняя звезда
О Господи, как страшно умирать!
Но что же делать, что же, что же делать?!
Ведь жизнь проходит, надо дни считать,
а я живу: все суета, и мелочь,
и злая лень молитву прочитать!
Приходят внуки на мое житье,
там, где я жил, там будут перемены…
Все как у всех: ну просто е-мое!
Все как у всех, и сплошь тому примеры.
Ушли и мать, и близкие друзья,
и батюшка мой необыкновенный.
И сиротою доживаю я: гордынный, злой
и телом, телом тленный.
Когда душа останется одна,
в каком краю приветят иль отринут?
Прощай,