груды мяса и гноя лежали на перекрестках проспектов и кричали от боли и ужаса до тех пор, пока не превращались в лужи розового желе, источающего умопомрачительную вонь. Стоило коснуться такой лужи или любого предмета, к которому до тебя успел прикоснуться прокаженный, и ты был обречен. Странная сыпь поражала сотни людей, заставляя их чесаться круглые сутки, не давая заснуть, пока они не сходили с ума и не сводили счеты с жизнью или не превращались в агрессивных безумцев, рыскавших по округе в поисках смерти для себя и всех, кто попадался им на пути. И еще многое, многое другое. Смерть носила тысячи лиц, и Город стал одним из них.
Но Город заговорил с ним. Он слышал шепот его обманчиво пустынных улиц, предупреждавших о таящейся за темными фасадами опасности. Слышал зов складов и магазинов, где находил все самое необходимое. Чувствовал опасную сторону улицы, видел малейшие намеки на засаду. Все его чувства обострились, все потребности затаились. Ему стало нужно меньше есть, меньше пить, меньше спать. Он видел слабых и видел сильных, и среди последних различал безумцев и тех, кто еще сохранял рассудок. Он еще не опустился, еще не лишил никого жизни, лавировал между опасностями, не допуская этого. И среди разумных чувствовал тех, кто еще держался на тонкой грани между хаосом и порядком.
Он хотел жить, и хотел, чтобы выжила она. Поэтому привел ее на стадион, где собирались все, кто еще пытался играть в людей в мире, где это слово теряло смысловую нагрузку с каждой минутой. Поэтому стал одним из тех, кто нашептывал людям вокруг о том, что нужно уходить. Поэтому стоял за спинами тех, кто говорил это же в рупор с импровизированной трибуны посреди вытоптанного поля. Поэтому шел впереди, бок о бок с теми, кто возглавил Исход, советовал, помогал и ждал, пока представится случай. И когда люди уходили, он вставал на освободившееся место, и снова ждал. Город сказал ему «Приспособься», и он приспособился.
Кто-то не мог идти. Их оставили. Кто-то не захотел. Про них забыли. Кто-то пытался их предостеречь. Их не слушали. Против них были болезни, они умирали десятками, но продолжали идти. Против них были голод и жажда, и они забирали все, что могли забрать, и отбирали то, что не могли. Играть в людей становилось все труднее и труднее. С ним говорила совесть. Она сказала ему «Так нельзя», она сказала «Цель не может оправдывать средства». Но когда на их пути встали те, кто не хотел их выпускать из умирающего Города, когда они потребовали их оружие, еду, женщин, когда они потребовали их жизни, совесть пообещала, что вернется, и замолчала. Тогда с ним заговорил Раскол. Он спросил его «Хочешь жить?» Он сказал ему «Убей». И он начал убивать.
6. Сейчас. Александр.
Александр четкими, отработанными за десятки лет движениями поправил узел галстука, до сих пор приятно удивляясь ловкости помолодевших пальцев, и неторопливо застегнул легкий летний пиджак кремового цвета, придирчиво разглядывая свое отражение в настенном зеркале. Он никогда не считал себя модником, но на каждый Совет