Яковлевна после крещения не принимали без его совета и благословения ни одного важного решения. Его горячее участие в их жизни началось задолго до их встречи и продолжалось в очной или заочной форме до конца его жизни. Его любовь и благословение чувствовали они и после его смерти… «Удивительное понимание чужой души было у батюшки не только чуткостью душевной, но и духовным дарованием», – сказала об отце Серафиме Вера Яковлевна, выразив ту важнейшую черту своего духовника, которую в полной мере воспринял и унаследовал и Александр Мень.
«Батюшка отец Серафим служил всегда медленно, торжественно, очень спокойно. Черная мантия, епитрахиль, белоснежная волна волос. Он стоял перед аналоем, иногда в свете одной только лампады, перед образом Божией Матери (Владимирской) как олицетворение жизненности той Церкви, которую пытались переделать или уничтожить. Каждый новый день был под вопросом, каждый стук в дверь или в окно отзывался в сердце началом мученического пути», – вспоминает о нем Мария Желновакова, дочь неоднократно побывавшего в заключении духовного писателя Сергея Иосифовича Фуделя.
Вот рассказ Веры Яковлевны:
«Приехав к батюшке, я чувствовала, что весь мир остается где-то в стороне. Во время богослужения, кроме меня, присутствовало часто всего два-три человека. Батюшка стоял совсем близко, и всё богослужение от начала до конца проходило передо мной. Батюшка служил в этой своеобразной обстановке так же, как он служил прежде в большом, переполненном народом храме. И это поразительное несоответствие между совершаемым богослужением и внешней обстановкой, в которой оно совершалось, с чрезвычайной остротой подчеркивало глубокое, объективное, космическое значение литургии, которая должна была совершаться независимо от того, сколько человек на ней присутствует, так же как прибой морских волн не может приостановиться из-за того, что нет свидетелей. <…>
Совершая богослужение в своих “катакомбах”, батюшка выполнял какую-то большую историческую миссию: он охранял чистоту Православия. Это убеждение придавало особый колорит всей его деятельности: он не был изгнан – он ушел сам, он не выжидал, а творил, он трудился не для этой только узкой группы людей, которые могли видеться с ним в этих условиях, но для Церкви, для будущего. Но он ни на минуту не забывал и живых людей. Стоя возле батюшки во время богослужения, я знала, что он чувствует мое состояние в каждый момент и старается помочь мне. Мне было спокойней от того, что он понимает всё и не дает мне ошибиться.
Слова псалмов и молитв оживляли маленький домик, так что казалось, что самый воздух, предметы и стены участвуют в богослужении. Звуки поднимались ввысь, окружали образ Божией Матери и наполняли собой всё. <…>
Приходилось удивляться широте его сердца. Он, кажется, готов был принять всех. Отношение батюшки к каждой человеческой душе можно было бы определить одним словом – “бережность”. Когда придешь, бывало, к батюшке с неразрешенными вопросами или с большой