людей и миром горним?
Только ли с горним миром связывают нас дети? Интересна в этом плане (да и в каких только планах она не интересна) средневековая легенда о Гамельнском крысолове. Он увел из города сначала крыс, потом детей – с помощью одной и той же дудочки. По более поздним трактовкам легенды дети потом оказались в Трансильвании, родине вампиров, нежити. Нежить в европейском варианте это «носферату» – не мертвое (согласно Брэму Стокеру, автору «Граф Дракула – вампир»). Выходит, ни живое, ни мертвое, промежуточное между Этим и Тем мирами, дети – еще не вполне люди.
В данном случае дети – посредники между земным миром и подземным, нижним миром.
И разве жизнь с ними не возвышает иногда нас до горних высот любви и не сбрасывает тут же в бездны самых животных страстей и стихийной злобы? Кто не вырастил ребенка, тот вряд ли поймет это. Ребенок бывает настоящим испытанием человечности его родителей, его крест, про который в одной старой притче сказано было так.
Шли люди по дороге и несли на спинах тяжкие кресты. Их нагнала группа людей, идущих налегке. Эти люди стали осыпать насмешками людей, несущих кресты, призывая бросить ненужную тяжесть, и быстро обогнали их. Вскоре путники достигли широкого разлома в земле. Люди, идущие налегке, растерялись, не обнаружив нигде края этого разлома. Люди с ношей подошли к краю расщелины, положили свои кресты поперек и перешли по ним.
Разумеется, роль моста или проводника (психопомпа) это только один из аспектов младшего (или единственного) ребенка.
Единственный ребенок, эскиз к портрету
Некоторое время назад мы с моей коллегой Натальей Васильевной в школе случайно обнаружили группу суицидально настроенных подростков. Собственно, исследовали мы ведущие мотивы их поведения для улучшения возможности понимания их родителями и педагогами, а обнаружили вот такое. Две девочки из седьмого класса и мальчик из восьмого. Потом с теми же настроениями сами (после диагностики) пришли еще две девочки из девятого. У всех очень мрачный взгляд на жизнь, регулярные мысли о смерти, какая-то вселенская скорбь. Все они оказались единственными детьми в своих семьях, благополучных по внешним признакам, никто из них уже давно не хочет брата или сестру. Одну из них (с резаной ручкой) я спросила, нет ли дома животных. Животных дома тоже нет. А с родителями она давно не общается. Они живут где-то за стеной, но это давно не важно.
Это, конечно, не статистика, но некий намек на тенденцию.
Им, единственным, достается всего слишком много: слишком много любви и сразу вся ненависть. Легко формируется позиция эгоцентризма, ограничивается взгляд на мир, опыт внутрисемейной коммуникации и взаимных уступок, компромиссов – несравненно слабее, чем в более плотно населенных семьях.
Если у мамы нет папы или друга, или какой-нибудь зверюшки, то ее единственный ребенок должен стать настоящим человеком-театром, играющим множество необходимых