овно засыпая, двигалась в заиленном русле. Люди тоже казались уставшими, и интереса к жизни не проявляли.
А началось все с того, что Володька Веретягин, десятилетний мальчишка, прибежал с кладбища к бабушке и с порога закричал: «Ба, там человек в могиле!»
– Ух, – словно обронила что-то старушка. Она побледнела, подбежала к окошку и прикрыла ладонью рот.
– Ну, ба, – снова затянул внук.
– Убили?! – несмело выпустила она робкое слово.
Вот уже ватага ребятни, гремя велосипедами, пронеслась к кладбищу, разнося по ветру слух.
Потянулась людская чересполосица по пробудившейся улице, напряженно гудя и ошептываясь. Все оглядывались, выискивая, кого из своих в толпе не достает.
– Говорят, это Макар.
– Да ну?
– Вот тебе и ну.
– Что ты брешешь, – перебил женский голос, – вон Макар идет, ноздри раздул.
Кто-то держал на руках маленького ребенка, а тот изо всех сил плакал и так отчаянно разевал рот, что лицо его стало иссиня-красным, а белокурые локоны налипли на покрытый испариной лоб.
Под ногами в ботинках и тапочках кувыркалась маленькая резиновая кукла, с изрисованным чернилами лицом.
– Говорят, покойника раскопали.
– Да ну?
– Точно говорю.
– Времена настали…
– Кто ж его раскопал?
– Мне сноха сказала, что убили, она в огороде полола, а там Митька, они с Володькой в друзьях бегают, так тот говорит, что убили.
С год назад тоже шумное событие потрясло Черную речку: местный тракторист Веретягин с моста упал. Страшно было людям до озноба, а любопытство свое берет, смотрят – кто сверху, а кто и к реке, к самому трактору спустился. Мать-то погибшего держали, а она царапается, руками машет. Только зря все было, из кабины мертвого уже достали.
Трактор так и остался ржаветь в реке, чернея и покрываясь зеленью, а Верегягина похоронили, погоревали на сорок дней, вспомнили хорошим словом, благо, что никогда их запас на Руси не иссякнет, а потом благополучно забыли, только изредка собирались где-нибудь мужики и, дымя сигаретами, рассказывали, добро улыбаясь, известные всем истории о трактористе Веретягине.
Вот и сейчас, обступив кладбищенскую яму со всех сторон, многие передохнули, да скисли, – чужой на дне лежал, неизвестный человек.
– Ой, а я то уж думала, – обтирая лицо платком, вздохнула перекошенная ожогом старушка, – то Сереньку Гришина. Он уж тут пьяный ночью все зоровал.
– Сильно человека побили, – пробасил кто-то.
– Лицо-то, лицо все в крови!
– Надь и глаза повыбивали!?
– Ну-у, давно, видать, лежит. Запах больно неприятный идет.
– Да где там, – ответил бойкий голосок, – это Михалыч козла своего притащил.
– Ой стыдоба-то, поди, поди отсель, нашел место.
Тут покойник приподнял голову и что-то промычал со дна ямы.
Кто-то вскрикнул. Толпа отступила и заволновалась. Мальчишки протискивались поближе к зрелищу. Наступила тишина, в стороне, там, где болячкой из земли поднималась куча выцветших венков, тряпочных цветов и листьев, с надрывом гаркнула ворона, потом еще раз. Толпа вздрогнула суеверно, а птица тяжело хлопнула крыльями и скрылась в деревьях.
– Живой, – покатилось по кругу.
– Сынок! – Старик прокашлялся, одергивая козла за веревку. – Ты чего это там? – И в сторонку, за козлом следом.
– Может, упал он туда? Ночью-то темь.
– С таким лицом, че, бабк, говоришь, ему, эдак, раз десять надть упасть, и все вниз головой.
– Достать его надобно.
Наступила тишина.
– Ну нет, я в могилу не полезу, рано мне еще, – сказал, пятясь от ямы, молодой, с жидкими усиками парень. – Пускай вон Михалыч лезет, а я козла подержу.
Все же нашлись добровольцы, достали человека. По справедливости определили находку в дом Веретягиных, что его первыми увидели.
Растекались люди по домам, суеверные старушки, чуть приотстав, плелись сзади и крестились.
– Не к добру, ой, не к добру.
– Раньше-то все на кладбища людей несли, а теперь наоборот.
– А яма-то….
– Да, и головой он, видать, на запад лежал.
Посудачили да забыли. Опять потянулись длинные, одинаковые дни, петухи кричали по обычаю, скотину выгоняли с первыми лучами солнца, если, конечно, пастух на ногах стоял, даже старенький мотоцикл Гришина тарахтел, пролетая вдоль заборов, тоже очень пунктуально. Конечно, соседи Веретягиных заходили изредка посмотреть на обездвиженного человека, но интерес этот был больше поводом зайти в гости чаю попить.
А человек выздоравливал тяжело, не говорил ни слова, только мычал и смотрел на всех так, словно хотел сказать очень важное, но не мог, а после уставал и засыпал