начинает. Говорю ему, отдохни, мол, куда она, работа, никуда она не денется. А он и не слушает, тоже не любил много болтать.
Она замолчала. Где-то под окном сцепились две кошки, воя друг на друга скрипящими голосами.
– У, блудницы, напугали как!
Кошки перешли на шипение и убежали.
Веретягина прислушалась, на печке тонко сопел Володька.
– Внучика-то жалко, – без родителей остался, – продолжила Веретягина безответно, да и замолкла, вспоминая…
Все ей, будто вчера, казалось, а уж, наверное, год полный минул, как загуляла Володькина мать, загуляла, стерва, от скуки или еще чего, возжа ей под хвост попала. И так ее понесло, что и на разговоры плюнула. А сын терпел, глаза прятал, пока не увидел жену пьяную и помятую в толпе чужих мужиков. Видно, и не помнил, как ударил жену, как на мужиков прыгнул, стараясь достать каждого. Пока добежала, он уже под забором, с разбитым лицом, с залипшими в крови волосами. По затылку его огрели.
А как очнулся, только «Где?» выдавил.
Что ответишь? Убежала, Витюша, жена твоя и дитя забрала.
Поднялся сын, оттолкнул и, шатаясь, забежал в дом, мебель раскидал, вверх дном все перелопатил.
– Не отдам я сына, слышишь! – прокричал последнее, уже запрыгивая в трактор.
Тут только осмотрелась старуха Веретягина в разоренной комнате и поняла, что деньги пропали. Но поздно – в окно постучали, крикнули непонятное и убежали. В голове все закружилось, холод прошел по телу, стягивая жилы в отказавших ногах. Самая последняя она прибежала к тому мосту, под которым лежал ее сын. И упала, вцепившись в покореженный каркас трактора.
А Володька появился той же ночью. Он сбежал от матери, а от той так и не было потом ни одной весточки.
***
Зима выдалась снежная. Многие дома завалило по самые наличники. Стайки снегирей перелетали с одной рябины на другую, а то и вовсе рассаживались на проводах и смотрели в замерзшие стекла домов. Собаки, гремя цепями, ворочались в своих конурках на теплых подстилках и редко высовывались. А небо поднялось так высоко, что даже на Черной речке стало жить легче и просторнее.
В январе, когда утреннее солнце играло на заледеневшем стекле цветными бликами, Матрена Веретягина проснулась от стука. Ступив на пол маленькими морщинистыми ногами с синеватыми руслами вен, зашлепала по деревянному полу к окну.
– Сейчас, сейчас. Святые угодники, да который час!?
Приподняв шторку, никого не увидела. Посмотрела налево и направо – никого. Стук повторился. Матрена закуталась в зипун, нацепила валенки и выскочила на улицу.
Возле поленицы колол дрова ее постоялец.
– Дак, оклемался никак!?
Матрене первый раз пришлось видеть его на ногах. Лежа в постели, он все чаще съеживался, словно рябиновый лист, а если вставал, сутулился, делая осторожные шаги на дрожащих ногах. А теперь распрямился, ловко закидывал вверх колун и бил по тугому промерзшему березовому